Проверка моей невиновности - Джонатан Коу

потенциальной inamorata[70], осознал, что положение у него чуть ли не безнадежнее некуда. Мне первым делом захотелось расхохотаться в голос. К счастью, я спохватился, успел изобразить мину дружески озабоченную и просто сказал участливым тоном:

— Ребекка? Ребекка Вуд? Да неужели?

Он кивнул, лицо его — само страдание. Я взглянул на исписанный от руки листок перед ним.

— Стихотворение?

Он вновь кивнул. Я взглядом попросил дозволения прочитать. Он бессловесно придвинул мне листок по столу.

Седое время каменно влачится,

Дух деконструкции ведет свой вечный бой;

Слов моих строй — глагол, союз, частица,

Уклончивость скрывает смысл собой.

Коль «мета» стих объела, как волчица,

Нет форы мне от «меты» никакой.

Пустой мой ум… совсем не просто так

В нем есть твой лик — логоцентричный знак.

И еще несколько строф в том же духе. Я толком не знал, что и сказать.

— Как бы ты отозвался, — спросил он меня, — если бы тебе прислали такие стихи?

— Мне кажется, на этот вопрос должна отвечать Джо.

— Я уже ответила, — сказала она. — Я ему объяснила, что не поняла бы ни слова из всего этого и куда как предпочла бы, чтоб меня пригласили выпить. Кроме того, он это еще ей даже не показывал.

У Найджела вырвался смешок. Неприятный звук. Я зыркнул на него, после чего вернулся к Томми — тот продолжал стоять на своем:

— Ну слушай, это же ottava rima. Одна из самых требовательных стихотворных форм[71]. Это же должно как-то идти в зачет, верно?

— Мне кажется, Джоанна права, — влез Найджел.

— А мне не кажется, — сказал Томми. — Я по-прежнему считаю, что поэзия — вполне себе подход.

— Ладно, — сказал я. — Но, может, все же что-то прямее и понятнее? Например… не знаю… «Ребекка, Ребекка, погоняй моего дровосека»?

Тут уж Найджел заржал громче прежнего и разбрызгал по столу слюну, частично попав мне на кекс. Я быстро пожалел о своей шуточке. Томми был все-таки вроде как друг, и не следовало над ним потешаться в присутствии этого балбеса, который, как я уже теперь заметил, сидел чуток слишком впритирку к Джо и все поглядывал на нее чуток слишком пристально. Чтобы сменить тему, я взял в руки роман в твердом переплете, который Томми принес с собой.

— «Адское вервие», — прочел я. — Что это?

— Я совершил ошибку, купив это, — ответил он. — Хотел понять, что это такое.

— Это писатель, который на следующей неделе будет на салоне у Эмерика, — пояснила Джо. — Я подумала, может, Томми захочет пойти со мной как гость.

— О, да? И что надумал? — спросил я у него. — Пойдешь?

— Решительно нет. Подобной показной чепухи я сроду не читывал.

Именно такого ответа я, признаться, и ждал. Более того, я бы разочаровался, если бы Томми ответил как угодно иначе. Я давно осознал, что полное, недвусмысленное и непоколебимое презрение ко всем современным писателям есть непререкаемое предварительное требование к студенту факультета английского языка и литературы в Кембридже. То, что ты сам, возможно, начинающий писатель, никакой роли не играло. Возможно, у тебя были планы оживить ее, однако факт оставался фактом: серьезная литература скончалась в 1965 году — со смертью Т. С. Элиота. (Томми как-то раз объяснил мне, что исключений из этого правила есть только два: Сэмюэл Беккет, чье настоятельное дальнейшее житье все больше походило на личное оскорбление в адрес его кембриджских обожателей, а также некий дон из другого колледжа, чье имя я так и не смог запомнить, кто в частном порядке время от времени публиковал тоненькие сборники поэзии и мог с поправкой на лютую непонятность своего творчества сравнительно безопасно считаться невоспетым гением.) Так вот, этому несчастному — звали его, как я успел заметить, Питер Кокерилл — ожидать от Томми каких бы то ни было поблажек не приходилось совсем, а потому совершенно логичным смотрелось то, что не английский факультет пригласил его посетить колледж Святого Стефана.

— Если есть свободное место, — вклинился быстрый, как молния, Найджел, — я с громадным удовольствием пошел бы с тобой.

— Ты? — переспросила Джо, и в глазах у нее зажегся огонек веселья, самую чуточку более умильный, чем мне бы хотелось. — Ты же ни одного романа в жизни не прочел.

— Разумеется, нет, — сказал Найджел. — Но это же у Эмерика происходит, как ни крути. Может быть занятно.

Я такого допустить не мог.

— А по-моему, это здорово выглядит, — сказал я, потрясая книгой и выступая с этой энергичной поддержкой на основании быстрого осмотра обложки и титульной страницы. — Дашь почитать, Томми?

— Конечно, — отозвался он.

— Я бы хотел пойти с тобой, Джо, прошу тебя.

— Правда? — Она глянула сперва на меня, затем на Найджела, а потом опять на меня, пытаясь оценить, какого рода игра тут идет.

— Ну же, — сказал я, продавливая свое преимущество. — Я читаю. Я читаю все время. А вечер обещает быть классным.

Подействовало.

— Ну ладно, тогда ты в другой раз пойдешь, — сказала Джо Найджелу с милой извиняющейся улыбкой.

— Годится, — сказал он, однако принять поражение с достоинством не смог. — Некрасиво было б с моей стороны отнимать у студента-филолога его невинное удовольствие. Чтоб тебе было что вспомнить, когда ты будешь через несколько лет подавать «биг-маки» с картошкой своим клиентам.

Я оделил его смешком с издевкой над этой заезженной шуточкой.

— Вообще-то я студент-медик, — сказал я. — Просто у меня, так уж вышло, широкий круг интересов.

— Еще лучше, — сказал он. — Через несколько лет сможешь стать не просто врачом, которому недоплачивают, а читающим врачом, которому недоплачивают.

Я смерил его взглядом. Этот дикарь не нравился мне с самого начала, но теперь он начал меня раздражать.

— Сам-то не метишь в помогающую профессию, Найдж?

— Может, когда мне за сорок будет, — ответил он. — Когда на покой уйду.

— На покой?

Он оделил меня надменной улыбочкой и спросил:

— Ты с родителями близок был, Брайен?

— Да, — ответил я, насторожившись.

— А они с тобой вообще разговаривали… ну, на тему?

— Не понимаю. Ты про птичек и пчелок?

— Нет-нет-нет, — сказал он, качая головой и смеясь. — Не про птичек и пчелок. — И взялся объяснять: — Когда мне исполнилось четырнадцать, отец взял меня в ресторан и там провел со мной длинную беседу про деньги. Он сказал, что про деньги надо знать всего две вещи: как их добыть и как сохранить. И это все, что надо знать о жизни в целом. В этой стране деньги делаются внедрением в лондонский Сити, в точности так, как это сделал он. Еще разок, ты сам откуда, Брайен? Дарлингтон, верно? Или