Рассказы об эмоциях - Марина Львовна Степнова

опытная, все сразу получилось, он глядел на них сквозь дымку забытья и жара. К вечеру Олег очнулся и понял, что чувствует себя намного лучше, почти совсем хорошо, температура явно упала, дышалось легче. Он сейчас же поднялся, переложил в шкаф брошенные кое-как джинсы, свитер, зашел в свой отдельный туалет, обнаружил там даже душевую кабину с ездящей пластмассовой дверью и остался доволен. Тщательно почистил зубы, умылся. Подумал, что надо бы побриться, но отложил, решил поберечь силы. Снова лег, подключил кислород. Отделение шумело и кашляло там, за стеной: кто-то громко шаркал, кого-то везли в палату, расхлябанная каталка звенела на весь коридор. За окном было уже совсем темно, он так и не успел как следует разглядеть, что там. Ничего страшного, завтра.

Но назавтра, вскоре после наспех проглоченной овсяной каши, до которой он дотянулся кое-как – прямо перед завтраком ему поставили капельницу, – дышать снова стало трудно, несмотря на кислород. Медсестра была уже другая, толстушка с забранными под шапочку волосами и мобильником в прозрачном чехле на груди. С фиолетового футляра мобильника сквозь дополнительный прозрачный чехол широко улыбались черные Микки-Маусы. Сестра измерила ему сатурацию, нахмурилась. Вскоре пришла врач, молодая женщина в очках с черной оправой-бабочкой, с внимательными и печальными темными глазами, Ася скинула ему вчера ее имя, какое-то непростое. Эльвира? Дамира? Забыл. И хотя взгляд ее был измученным, говорила врач подчеркнуто бодрым, энергичным голосом, объясняла ему что-то про его организм, про то, что организму нужно помогать и что пока всё идет нормально, произносила она и названия лекарств, которые ему уже влили; Олег даже успел сообразить, что это, вероятно, тоже привилегия – знать в таких подробностях, чем тебя лечат. Он слышал, что обычно ничего подобного больным не сообщали, но тут, видимо, снова сработало Асино знакомство. Однако все это – усталые глаза над маской, уверенный голос, пузырьки в стаканчике с кислородом – он снова различал сквозь туман.

Страшно хотелось спать, и едва врач наконец ушла, он провалился в дрему. Но это была дурная дрема, нехороший сон, не исцеляющий, не бодрящий, после которого ты свеж и весел, – он был вязким, едким дымом и не прибавлял, а отнимал силы. «Не нужно спать, хватит, нельзя», – повторял себе Олег и все-таки никак не мог вырваться из тянущей мучительной паутины, нитей мыслей, оборванных, тупиковых: мелькали чьи-то лица, он не понимал до конца, во сне или наяву, скользили тени. Вырваться было необходимо, потому что чем дольше он пребывал в этой мутной тине, тем непоправимей терял себя, но как же вырваться, если не осталось никаких сил?

Было светло, а потом свет кончился. Да. Нет. Холодно, жарко, не надо, трудно дышать – сохранилось только элементарное, то, что на поверхности, а сам он погружался все ниже, тонул. Он постарался припомнить, что там было с рекой, в которой растворяется не только прошлое, но и личность, личность. Как ее звали? Лета, конечно, Лета! Переплыв через нее, люди забывали прошлое. И свои имена. У него ведь тоже есть имя? Как зовут его?

Царство теней, господи, как же верно. Откуда только древние знали все это, ведь истории о подземном царстве сочиняли живые люди, никогда не бывавшие там? Как хорошо, что он занимается такими дальними эпохами, когда люди чувствовали и понимали невидимый потусторонний мир лучше, тоньше, вообще, кажется, не слишком отличали его от мира видимого, а он изучал и понимал этих людей… Это должно было помочь, он только не мог сообразить как.

Река – Лета, а он? Как зовут его самого? Олег напрягал все силы и все-таки не понимал, кто он. Проклятый сон, дрема, отравили, выели его память, и все тот же, уже знакомый поток сносил его куда-то в сторону, прочь от разгадки. Он снова пытался вспомнить, для начала вспомнить, что именно он вспоминает, имя, как его зовут, так как же? Вместо ответа перед глазами плыла только мглистая свинцовая жидкость – надо, необходимо, он молил, заклинал ее и просил. Пожалуйста. Как?

И вдруг, как-то очень невзначай и словно независимо от его просьбы, на поверхности этой сизой, тихо пузырящейся жижи проступило три слова, записанных круглым полудетским почерком, голубыми чернилами: Олег Григорьевич Виденеев. Через несколько мгновений слова растворились, но он успел прочитать! Так и есть. Это он. Олег Григорьевич Виденеев. Олег выдохнул и снова погрузился в рыхлую марь.

3

На следующий день, после очередной капельницы, эти прерывистые блуждания в сумраке вдруг кончились, он выплыл на белый свет, выбрался на твердый берег. И обнаружил себя все в той же палате, с новой горсткой сил внутри. Вероятно, подействовало то самое новое биологическое лекарство, о котором ему что-то втолковывала врач. Но когда она ему это говорила? Вчера? Или еще раньше? Что происходит со временем? Олег вспомнил, как совсем недавно – кажется, все-таки сегодня ночью – пытался нащупать, вернуть себе свое имя и вернул, еле-еле, с горем пополам. Спасибо!

Гнев жаркими ритмичными толчками начал заливать его душу злым кипятком. Силы превратились в бешенство.

Он умирает, это было слишком ясно. Вот она, смерть, рядом, действительно бабка, в этом древние не соврали, бессовестная старуха, тускло смотрит в глаза безучастным, слегка брезгливым взглядом. А все эти серые коридоры, сумрачная река, разумеется, подступы к ее царству.

Но как же так? Кто смеет отнимать у него его единственное сокровище – его сознание, ум, его память? В одночасье! Плотный сияющий поток его восторгов, слез, отчаяния, боли, счастливых и мучительных воспоминаний обречен обратиться в ничто, впитаться в землю! С гулким звуком, с каким вода уходит в раковину, только что освобожденную от засора, Олег явственно услышал этот сытый наглый глоток и вздрогнул. Черная яма с аппетитом пожирала его жизнь.

Да как же можно вот так скучно, так заурядно исчезнуть? Неужели она и есть этот звук и алчная чернота? Он попытался вспомнить, что знает о смерти. О ней часто рассказывалось в текстах, которые он прочитал в таком количестве: ад, грешники, рай, праведники, – но все это было слишком неточно и до отчаяния неконкретно. Смешные наивные картинки с грешниками-хулиганами и праведниками, выскочками и отличниками, – все это было совсем не то. Олег вспомнил, что о смерти много писал Толстой. Небо с тихо ползущими облаками, дверь, в которую она прорывалась, пока болел князь Андрей, был и еще какой-то рассказ о гибели офицера. Этот офицер подорвался на бомбе, но перед смертью вспомнил все незначительное, что случилось в его жизни: не отданный долг, музыку, которую