Под стук копыт - Владимир Романович Козин

— Ой, зараз! — Надия Вороная стояла не двигаясь и смотрела на Табунова откровенным, неподвижным взглядом: зачарована. Прекрасна женская зачарованность: женщина ждет; она открыла нового человека — и ни возгласа, ни движения; какое терпение в ее нетерпеливости!

Табунов почуял это, приосанился, стал выше — и глаза блеснули; сочная луна, покорный вечер, молодая, весенняя женщина.

— Две недели в песках, хозяйка!

— Ой и рваный, ой и грязный, ой какой! Ой, я зараз! — И убежала; летучее тело, ножки маленькие, полетистые.

— Счастливость! — прошептал Ель.

— Все прекрасно после пустыни! — сказал Кабиносов.

— Диалектика прекрасна, — сказал Табунов. — Богатый замысел — строить социализм в пустыне!

Стол — посреди двора, под вершинами тополей, под луной; знакомые тени, понятливый пес, доверчивый ежик у крыльца.

Мылись истово — пресной водой.

Счастье.

Вымывшись, Кабиносов надел белые туфли, новые белые штаны, шелковую белую рубаху. Табунов сел к столу босой, в черных трусах, подаренных ему Чиком в песчаный потный полдень. Строгое лицо Табунова, черное от пустынного загара, обросло черной бородкой; силой полны были его шея, плечи, грудь.

— Глядя на вас, начинаешь мечтать о пустыне, — сказал Ель.

— Я полюбил пустыню, — сказал Табунов. — Мы прикоснулись к ней и удивились: какая безмолвная необозримость — сады будущего! Древность приготовила социализм, — подлюгой надо быть, чтобы не уважать усилий былых поколений. Вам понятна диалектика их страстей и стараний?

— Валентин Валентинович Ель — старый марксист! — сказал Кабиносов.

— Вот вам чистая рубаха, мой подарочек, — важно, взволнованно произнесла Надия Вороная: белая рубаха обнаженно блеснула под луной и легла на плечи Табунова. — Муж-летун уронил второпях, не побрезгуйте.

— Со дня рождения брезглив только к скупердяйкам! — сказал Табунов и весело, звучно поцеловал хозяйку в губы.

Ель строго поднялся.

— Если все будут целоваться…

— Все не будут.

Туркменская луна! Я люблю чистоту ее огромного сияния. Завидую ей, хотел бы стать таким же надежным, новолунным, чаровательным, будь луна близка земле: издали отлично воображать, наблюдать плохо.

Видела ли моя туркменская луна Табунова в девятнадцатом году?

Без воды и хлеба воевать нельзя. Гражданская война в Закаспии неслась по железной дороге. Вы знаете "войну эшелонов"? Расскажу о ней потом; сейчас я вспоминаю молодую, беспощадную, вздорную жизнь Виктора Табунова.

Он родился в год начала века в Астрахани — низком, откровенном городе, где напоказ и буйная бедность и дикое, нечистое богатство, от которого пахло воблой, тухлым тузлуком, свежим девичьим потом промыслов, немытыми шансонетками загородных садов. Весенними, летними, осенними вечерами богатство на дутых шинах шикарило вдоль Варварциевского канала, известного астраханцам под кратким и точным названием Канава. Лихие, малограмотные сыновья купцов, рыбопромышленников, пароходчиков, прасолов носились вдоль Канавы на звонких породистых рысаках: слава, счастье, спесь лабазников всех времен, партий, общественных укладов — в блеске собственности.

Сын астраханского врача ("Бедных лечу бесплатно!"), начитанный гимназист Виктор Табунов ненасытно, ненавистно завидовал тем, кто правил крупными, чуткими лошадьми, промыслами, банками, буксирами, гулящим городом.

Пятнадцати лет Виктор Табунов бежал из отчего дома на фронт: часть человечества унижалась и уничтожалась в первой мировой войне — мечтательному, крепкому юноше Табунову не терпелось принять в этом постыдном деле посильное участие. Все безрассудства в своей жизни Табунов совершал удачно; станционные жандармы не уловили его, не вернули с полпути домой на радость родителям, на посмешище. Табунов прилип к обозу казачьего полка; станичники научили его кормить, убирать, седлать коня, владеть клинком, винтовкой, пикой, сквернословить и озоровать.

Из седьмого класса гимназии Виктора Табунова исключили с волчьим билетом, лишив права поступать в иные учебные заведения: с молодой яростью, открыто, на уроке он назвал длиннотелого рыжего словесника шпионом (это была истина). Табунов уехал из Астрахани в Асхабад, к старшему брату — нотариусу и охотнику, жившему одиноко, с прехорошенькой горничной. Табунов влюбился в нее и, блуждая в скалах Копетдага, сочинял стихи, подражая Александру Блоку и Саше Черному, пока не застрелил барса, случайно.

Победа!

Когда спало удивление, Табунов закричал; барс строго вытянулся на скалистой покатой площадке у пещеры, лишь задние ноги его медленно подтягивались к прыжку — и успокоились. Избыток восторга был невыносим, и Табунов поцеловал братнино ружье.

Такое же чистое, летящее чувство победы Табунов испытал, когда был командиром эскадрона, в годы "войны эшелонов". Вам не доводилось брать в плен корнетов? Табунов взял в плен презрительного корнета и послал белым записку: "Меняю вашего корнета Камиля Бекбулатова па ахалтекинца с полной седловкой — и чтобы в каждой кобуре была белоголовка, на память". Обмен одушевленными предметами состоялся, Табунов раздел корнета и отдал его — голого — за чистопородного коня. Завистники стали болтать, что командир эскадрона сменял белого корнета на водку. Табунова разжаловали в рядовые.

Корнетов было много, "война эшелонов" катилась от станции к станции, близясь к Красноводску. Виктору Табунову не терпелось добыть другого белого офицера, постарше чином, по война есть война — a la guerre comme a la guerre, — и озорной, обиженный Табунов сам угодил в плен: "Двуводочный попался, ваше высокоблагородие!"

Белые послали красным записку: "Меняем вашу сволочь Табунова на две белоголовочки". Табунова обменяли; белые высекли его и выдали голым. Табунов бродил черный лицом, в обносках и пыльной рвани, без коня, без славы, без славной офицерской одежды. Горе выбитым из седла, высеченным, вшивым!

В "безводном походе" на Серахс он отличился; после песчаного легендарного похода отбил часть белого каравана, нарядился в туркменский красный халат, белый тельпек, сел на чистопородного иомуда.

Табунов знал туркменский, персидский, французский языки (сын астраханского врача, учившегося во Франции, много бродившего по странам Азии); он стал переводчиком при штабе красных. В конце "войны эшелонов" он вновь захватил в плен Камиля Бекбулатова и высек его: "Око за око, плеть за плеть!" Но до штаба не довел: ночью корнет бежал.

Гражданская война кончилась. Табунов уехал из Закаспия в Астрахань; отцу хотелось, чтобы сын стал врачом.

— Я люблю лошадей, — ответил Виктор Табунов.

— Прекрасно, будь ветеринаром.

— После "войны эшелонов" меня интересует лишь история войн и великих идей.

Виктор Табунов стал студентом историко-филологического факультета Саратовского университета.

Почти вся профессура страдала разорванным мышлением. Табунов страстно, всеми молодыми силами, изучал мировую историю.

— Я хочу знать, что делало, как бедовало, ошибалось, унижалось, потело в трудах, сечах, игрищах человечество, как оно в неутомимости тысячелетних страданий сумело создать рабочую идею неизбежности всеобщего земного счастья, точность, живость революционной мысли — и Революцией заменило свою извечную бездарную жадность и свирепость. Хочу знать то, чего не знают мои ветхие профессора: холеные мозги почили на лаврах своего