Луч солнца - У Тейн Пхей Мьин

На краю участка, где стояла ее хижина, старуха увидела Тин Мауна — темнокожего крепкого парня лет двадцати.

— Добрый вечер, тетушка. Как здоровье? — вежливо и громко поздоровался Тин Маун, знавший, что старуха туга на ухо.

— А, это ты, Тин Маун. Что, закончил работу? — спросила она.

— Закончил. А вы где были? Хнин Чи дома?

— Не знаю, дома ли, нет ли. Я-то иду от У Бхо Сейна. Жена у него больна. Ходила навестить.

— Да что вы говорите? А я и не знал. Надо вечером зайти к ним.

— Сходи, сходи. Ничего особенного, однако, не случилось. У Бхо Сейн дал вот вязанку хвороста. Возьми, говорит, погреешься вечерком. И впрямь, как похолодает к ночи — сразу в поясницу вступает. Я ведь всю жизнь в воде, согнувшись, рис сажала. Вот и скрутило меня, хоть годков-то мне не так уж много — шестидесяти еще нет.

Тяжело под палящим солнцем высаживать рисовую рассаду в мягкий грунт, покрытый толстым слоем воды. Труд этот быстро отнимает у молодых крестьянок силы и здоровье, превращает их в седых, беззубых, высохших старух.

Тин Маун бросил быстрый взгляд в сторону бамбуковой хижины, где обитала старая женщина с внучкой.

— Ну, какие у тебя заработки-то?

— Неплохие. Народу в округе много, а парикмахерских всего две. Конечно, работать по найму не выгодно: не разбогатеешь. Хочу свое дело открыть.

— Молодец. Время сейчас трудное. От земли многого не возьмешь. Старайся — вот и в люди выйдешь.

— Я стараюсь, тетушка. А надежда зажить с вашей внучкой одним домом придает мне новые силы. Ну, пойду. Надо помыться и поужинать. Я еще зайду к вам. А вы все-таки попробуйте замолвить за меня словечко.

— Да разве я не пробую! Каждый вечер твержу девчонке все об одном. Однако упрямая она, эта твоя Хнин Чи. Ну, ничего. Уломаю.

— А вы будьте осторожны, тетушка. Далеко одна не ходите. Сами говорили, что голова часто кружится. Упадете где-нибудь, а люди-то и не увидят.

Старуха долго смотрела вслед уходящему парню и о чем-то думала. Затем взглянула в направлении своей хижины. По всему было видно, что внучка еще не возвращалась.

Участок, на котором стоял ее домишко, был довольно большим, но он не принадлежал ей. Бамбуковая лачуга с земляным полом и ненадежной крышей — вот, собственно, и все, чем она владела.

У входа хозяйка бросила на землю хворост, вошла внутрь и устало опустилась в латаный-перелатанный шезлонг, починенный в последний раз с помощью куска мешковины. Старуха сняла с головы тряпку и вытерла пот, капельками выступивший на лбу. С тревогой поглядывая на дорогу, она вслух поругивала внучку, которая так долго сегодня задержалась. Опустились сумерки. В хижине стало темно. Опираясь на палку, старуха с трудом поднялась и направилась к бамбуковому топчану, который служил ей кроватью. В хижине не было перегородок. Кресло со сломанными подлокотниками, шезлонг, с которого она только что поднялась, топчан, небольшой шкафчик — вот и вся мебель. Убогую обстановку дополняли небольшой таганок и несколько кастрюль.

Железными щипцами вынула она тлеющий уголек и поднесла к фитилю коптилки, пытаясь зажечь ее. Она дула на уголек, и в темноте он стал рубиново-красным, но фитиль не загорался. Поняв бесполезность своих стараний, она достала из-под подушки бензиновую зажигалку, поднесла ее к фитильку, и над ним тотчас появился язычок пламени, осветив лачугу. От дуновения ветерка пламя слабо колебалось, грозя вот-вот погаснуть. Старая женщина сидела, оберегая огонь, и непрерывно поглядывала в дверной проем. Внезапно, словно спохватившись, она направилась к шкафчику, открыла его ключом и достала деревянную шкатулку. В это время в дверях показалась Хнин Чи. Старуха поспешно, будто ее в чем-то уличили, поставила шкатулку обратно в шкафчик и заперла его на ключ.

— Где тебя носит до сих пор? — раздраженно спросила она внучку. Хнин Чи подошла к топчану и села. В руках она держала бумажный сверток.

— Оглохла ты, что ли? Отвечай, когда спрашивают.

— Нет, это ты ответь сначала на мой вопрос.

— Какой еще вопрос?

— Я у тебя сколько раз спрашивала, что у тебя в той шкатулке? Ты мне так ни разу и не сказала. Так что же?

— А я тебе всякий раз говорила: придет срок — узнаешь.

— «Срок, срок!..» Когда он придет, этот срок? — недовольно надула губы Хнин Чи.

— Придет. Недолго уж осталось… Ну, где же ты задержалась так поздно?

— Гладила белье. А потом меня ужином покормили.

— А я тебя здесь жду, волнуюсь. Не могла, что ли, на завтра часть белья оставить?

— Могла, но уж очень просили сегодня все закончить. Вот тут в бумаге яблоки и немного винограда для тебя передали. Эй Чо приехал на каникулы из Рангуна. Отец его завернул и велел тебе отнести. А ты что, и ужин себе не готовила? В таганке-то углей нет.

— Я нынче к У Бхо Сейну ходила. Жена у него прихворнула. У них и поела немного. И что это У Тхун Ньо расщедрился? Виноград, яблоки. Не к добру это!

— Просто решил тебя угостить.

— Так ни с того ни с сего и решил? Что-то раньше я такой щедрости за ним не замечала. Я этот виноград за всю жизнь раза два всего и пробовала. Давно это было. Как-то заболела я, и дед твой купил мне.

С этими словами старуха оторвала одну виноградинку и положила в рот. Раздавила ее беззубыми деснами и, сморщившись, сказала:

— Кислый-то какой! А пахнет приятно.

— Если виноград кислый, ешь яблоко. Я сейчас нож принесу.

— Э, погоди ты. Надо яблоко перед буддой положить, — спохватилась старая женщина.

— Да их тут четыре штуки. Завтра утром положишь, — сказала внучка и протянула бабке нож. Потом она разожгла таганок и поставила кипятить чайник. Аромат яблок наполнил лачугу.

— Не говорили они, когда наш дом снесут?

— Нет, бабушка, не говорили, — ответила Хнин Чи дрогнувшим голосом.

— Нет, недаром они яблоки да виноград прислали. Чует мое сердце, что-то недоброе затевают наши богатеи.

— Сегодня днем, когда я у колодца стирала белье, ко мне подошел Эй Чо и говорит: «Смотрю я на тебя: работаешь ты с утра до позднего вечера не покладая рук. Устаешь, наверное?» — «Мы же бедняки, отвечаю. Не будешь работать, так и есть нечего будет». — «Эта работа не для такой симпатичной девушки, как ты. Редкая горожанка может похвастать такой белой и нежной кожей. Да, очень тебе сочувствую, поверь мне. И вообще я отношусь к тебе как брат к сестре… Бабушка-то как? Здорова?» — «По-разному,