От фонаря - Владимир Аркадьевич Гандельсман

нет, не имею

больше к тебе отношенья, дитя,

медлить нельзя и уйти не смею,

берегом тихим бродя.

5

С этой горечью не знаю сам,

но поверх нее, поверх,

как выныривает к небесам

быстрый птичий век,

ничего и не грозит уже —

в этой точке я иду,

в этой я лежу лицом к душе

и лопатками ко льду,

чистая беспримесная даль,

ставшая жильем,

но любви так жаль,

пусть не быть, но и тогда вдвоем.

6

В этой ясной кривизне

и цветных плоскостях

человек идет на дне,

вдруг его охватывает,

быстро, быстро он дрожит,

и взлетает, горсткой

снега рассыпаясь, шрифт

свежей верстки,

я ведь был в гостях,

все забыл в гостях,

вдруг объял меня великий

и исчез впотьмах.

МАРТ

Последняя главка названа «Март», поскольку написана в марте, только и всего.

Моя крайняя справа и трогательнейшая профессия – фонарщик. Этому просветительскому труду я уделил в городе Н. лет семь, пока в 2006 году не вернулся в Питер.

Я всегда помнил две фонарные истории. Одна из них – сентиментальная и жестокая – таков уж Ханс Кристиан! – сказка «Старый уличный фонарь».

Фонарь Андерсена служит последний день и боится, что его не переведут на другую, пусть менее престижную, работу, но бросят в переплавку.

Вспомнит ли он о том, что был фонарем? Такова его дума тяжкая.

Размышляю вслед за ним: в смерти я ничего не узнáю. Там не будет примет жизни. Верно? Иначе бы ее называли по-другому. Вспомню ли я о том, что был обходчиком фонарей?

Еще старый служака у Андерсена отчаивается: в любом случае придется расстаться с опекавшими его стариками. Таково его горе горькое.

Хорошо, пусть он не вспомнит ни себя, ни родных, но его кто-нибудь да вспомнит: тот счастливый юноша, читавший любовное письмо под любезным его освещением, или тот несчастный, отставший от похоронной процессии и плакавший, опираясь на фонарный столб.

Глаза ясные и счастливые и глаза, полные слез, – зря он, что ли, в них отражался?

Сентиментально? А вы не плачьте.

Там еще прилетает ветер – попрощаться с фонарем и проветрить напоследок его память. Покружил, покружил и – улегся. Улегся!

А в конце фонарь смиряется и воображает, что в своем посмертном существовании станет подсвечником.

И Ханс Кристиан пишет, что с тех пор «уличный фонарь обрел душевное спокойствие – и он его заслужил».

– Он не заслужил света, он заслужил покой, – печальным голосом проговорил Левий.

Во второй истории имеется планета, на которой нет ничего, кроме фонаря и фонарщика. Ни домов, ни жителей – ничего. Маленький принц недоумевает, зачем там фонарь и фонарщик.

И решает: «Это по-настоящему полезно, потому что красиво».

Теперь – плачьте. А я в это время шепну занавесу: «Надо же так опуститься!»

2020 г.

Второе отделение: комментарии к стихам автора

Предуведомление:

Я написал «От фонаря», вполне автобиографическую историю, хотя она изложена моим героем. Дело в том, что есть существенные фактические расхождения в наших биографиях. Однако они не столь значительны, чтобы не считать автором изложения себя и не говорить в этом предуведомлении от первого лица.

Я написал «От фонаря», ни разу не упомянув своего двоюродного брата Александра. Он, годом старше, до поры до времени был самым близким мне человеком. Затем наши пути разошлись, после шестидесяти он тяжело и долго болел и умер пять лет назад, когда роман я уже закончил.

Я умышленно не упоминал его, чтобы каким-то боком не задеть, не всколыхнуть и ненароком не травмировать его память. Между тем он был другом и поэтическим соратником Андрея с самых ранних лет, и его отсутствие в моем повествовании весьма сковывало меня. (Интересно, что и он в своем романе ни словом не обмолвился обо мне. Думаю, по другой причине, но это не имеет значения.) Что касается стихов, то иногда казалось, что их стихи написаны одним человеком, до того они походили друг на друга.

Александр сотворил свой странный роман-комментарий, свое свидетельство о жизни, но опубликовать его не успел или не хотел – не знаю. Сейчас, когда свидетелей и прототипов повествования нет в живых, я считаю необходимым это сделать. Пусть он станет второй частью этой книги.

КОММЕНТАРИИ К СТИХАМ АВТОРА

То, что поэт говорит о своей вещи,

далеко не принадлежит к лучшему,

что о ней можно сказать.

К. Г. Ю.

1

О, согбенность,

слезливость, плаксивость, завал,

крышечки, тряпочки, бедность,

все, все, все, я устал,

чушь, осколки, заплатки,

разве так у других,

слабость, вздохи в осадке,

преувеличенность их,

так вот глухонемого рассказа

мык один изнутри,

иль во тьму туда водолаза

соскользнувшего пузыри,

и проклятья на людях, и стоны,

сытых отпрысков их

стыд за них раздраженный,

все, все, все, никаких…

Стихотворение написано в связи с многочисленными заходами автора в родительский дом. Согбенность – несколько преувеличенная, отец не только не скрывает немощи, но и театрализует ее. Что-то патетическое появляется в жесте, даже в дыхании. Крышечки, тряпочки и пр. – по материнской части. Изо дня в день собираются: железные – для консервирования, пластмассовые и с резьбой – для сметаны. Ни те ни другие в таком количестве не используются. Копятся скорее из мистической жалости к вещи, чем из соображений плюшкинских. Тряпочки – для вытирания пыли.

Отец выходит, стоит в коридоре. То ли глухонемой мык, то ли пузыри водолаза, соскользнувшего в черную воду.

Наедине с детьми нет прежнего воспитательного напора («у других дети как дети!»), зато «на зрителях» то и дело вырывается нечто горестное, и трагическая усталость стариков, сталкиваясь с раздраженным за них стыдом детей, сливается в едином отречении: все, все, все…

Стихотворение имитирует бормотание, смешивая авторскую речь с прямой.

Одна из самых характерных сцен, запечатлевшихся в авторском сознании и связанных с этой душераздирающей суетой, – сборы