От фонаря - Владимир Аркадьевич Гандельсман

но испытывая то ли отчаяние, то ли страх. Тогда я чувствую тот излишек своей жизни, на который я дольше и в котором неведомым образом виноват. Единственное, что со всей откровенной банальностью порывается извинить живого, – вечность, перед ней все равны… Но умирающий никому не завидует, никем не обворован, и потому соображение неверно, а живой всегда виноват…

Но в чем?

37

Благодарю белой ночью сквозной

за выходящую из берегов

кровь, вдохновенье, окатывающее новизной,

небо, вынутое из меня,

за папиросу проспекта, протянутого к реке,

с огоньком светофора,

благодарю белой ночью, взбегающей налегке

за тобой по ступеням,

благодарю в этом городе тихих стен,

приснившемся самому себе

городе, несравненную тень

благодарю любви.

Мое юношеское стихотворение, которым я в последний момент подменяю уже приготовленное для заключительной главки стихотворение А.

Кировский проспект, увиденный не в направлении площади Льва Толстого, а в обратном – к Каменноостровскому мосту, к дому и дальше, к Приморскому шоссе, увозящему на дачу.

Пятилетний мальчик понятия не имеет, что окажется когда-нибудь с тобой, еще в ту пору не родившейся, в одном городе или в одной комнате, что будет невозможно поверить в одновременность и приближенность друг к другу, в солнечные блики на мебели, настолько, что вопрос – где были мы, когда мы не были? – явится сам собой, а следом и вопрос о том, как нас расположат неизбежные смерти – рядом? таким же светом осветят нежные вещи?

Тем сильнее его счастливое (потому что сбывшееся) незнание обернется через много лет другой невозможностью: поверить в то, что все, ему дарованное, уже недоступно тем, кого он любит и кого больше нет.

Я сворачиваю в проходной двор и иду сквозь пряный запах черемухи, сквозь спиртовый раствор стихотворения, и голубоватые язычки зыбких созвучий и горенье рифм выхватывают клочки ночи.

И мне приходит в голову абсурдная мысль, что творчество – есть неумение осилить безучастное и истинное смотрение на мир без себя, что оно возникает из нашего страха не появиться и из ревности к бытию, в котором любимое уже есть, а нас еще нет, что если мы созданы по образу и подобию, то и Всевышний вошел в мир и овеществил его Собой из того же страха, из страха, что обойдутся без Него.

Но было бы повторной трусостью попытаться взять свои слова обратно, и, пока этого не произошло, я перевожу взгляд на ребенка, просыпающегося на даче.

Ни осады осиной, / спят шмели в джемперах, / и дрожит над росинкой летних сумерек прах. / Мир так тих и просторен, / что в его тишине / слышно маковых зерен / созреванье во сне. / Щелкнут ставни затвором, / и окно, отворясь, / задохнется простором – / И проникнет, как будто / просветлясь на лету, / утонченное утро / в июньском цвету, / и еще не обнимет, / но, скользнув по лицу, / как капустница снимет / с век дрожащих пыльцу.

И – последний взгляд:

Под вечер – стада хмурое упорство, / разматывают головы коровы / вдоль улочки из ревеня и рева / и еле разбредаются. Все просто. /

Расслабленный, ссылающийся словно / на завтра – молока парного запах, / округлый и сплошной, на теплых лапах, / и плавно оседающий на бревна. /

Не торопиться. К шапочным разборам / не поздно никогда. Не торопиться. / Пока весь мир един и не дробится, / и миг не разворован разговором.

Владимир Гандельсман

ОТ ФОНАРЯ

Дизайнер Н. Агапова

Редактор Д. Ларионов

Корректоры М. Смирнова, Е. Полукеева

Полукеева Верстка Д. Макаровский

Адрес издательства:

123104, Москва, Тверской бульвар, 13, стр. 1

тел./факс: (495) 229-91-03

e-mail: real@nlobooks.ru

сайт: nlobooks.ru