От фонаря - Владимир Аркадьевич Гандельсман

небо зимы невысокое,

снега ресничные робости…

Ничего страшнее раннего вставания зимой нет.

В безумии казни издевательский разум проблескивает в выборе времени суток: до рассвета, когда жить все равно не хочется.

А. просыпается школьным утром, от зашторенного окна тянет морозом. На улице зима выстелет холодными полотнами холеную душу. Мертворожденный, расчетливый эстамп. А. подходит к замкý на сарае, к заиндевевшему и примерзшему наискось, и перебрасывает его на другую сторону. Чтобы опровергнуть расчет. Затем зацепляет ветку и ударяет портфелем и мешочком с тапочками по забору. Затем возвращается на двадцать шагов назад и проделывает все снова. Но его хмурое упорство никак не вознаграждено, и утро остается изваянием неустройства всего мира. Он плетется под мерные скребки лопаты (Ибрагим). Белый с синевой свет в раздевалке, урок физкультуры, перед которым А. конвульсивно сдергивает с себя форму. В затылке гудит сон. Все блестит: пол, шведская стенка, баскетбольные щиты. Запах спортинвентаря. Он начинает бегать по залу, сгонять мурашки. Через час, разгоряченный и потный, и насильно пробужден.

Есть еще гимнастерка, выдернувшаяся из-под ремня, который прилипает к голому телу, и оно сравнивает колючий кошмар шерсти и гладкий холод кожаного ремня, есть скатывающаяся за ухом крупная капля пота, есть воротничок, намокающий и грязнеющий, и – возвращение, днем, по снегу, залитому солнцем. С ноги сползает шерстяной носок и вываливается из-под брючины дохлой гармошкой.

В приведенном стихотворении А. едет на одну из своих работ. Время действия то же, что и в предыдущем.

Вот тебе заголовок в газете: «Коготь Ельцина увяз в Чечне. Гаденыши задолбили граченышей. Чубайс догрызает народную собственность. Шахтеры жуют каменный уголь». Слышу в трамвае: пир во время Чечни. Слова, звучащие по ТВ: Назрань, Моздок, бандформирования. Лицо российского политика отличается мгновенной незапоминаемостью. Зевок природы.

Если бы о каком-нибудь я писал рассказ, то начал бы так: «Он вышел из туалета и быстро заговорил».

Живу я сейчас в гостинице, впритык к Крестам. На улице метет и по-киношному завывает. Узники перекрикиваются с родственниками. Прими донесшееся: «Я тебя целую. А ты?»

Р. S. Сколько сил уходит на то, чтобы надеть пододеяльник!

36

из небесной ночью синевы

вестью о тебе дохнет

черные круги там у Невы

под глазами царственный там проплывает лед

как бумага корчится горя

так бессонница с окном крапленым

с лампой января

с полувыпитым вином крепленым

все чуть сдвинется как будто вкось

и уже не надо встречи

все равно бы слова не нашлось

лучше прозвучавшей речи

Умышленно скособоченная вещь, но, на мой взгляд, в стихах такого рода А. наиболее органичен. А может быть, я говорю это из чувства благодарности: понимая, что мне надоел комментарий, он не предлагает ничего замысловатого и позволяет распорядиться оставшимся пространством и временем, не держа ру(ч)ку на его пульсе.

Именно поэтому я и не оставлю А.

Правила игры требовали указания на адресат того или иного стихотворения, но, по правде говоря, это не важно. Любая попытка изложить на бумаге все как было оборачивается дважды сплетней или доносом, потому что доходит до читателя в дважды подержанном (через автора) виде. Но бывает ли иначе?

Вы знаете ответ: бывает. Когда все как есть.

Вы хотите сказать, что иначе бывает в стихах. Я почти согласен, но прежде, чем дать окончательное определение, приведу ход мысли А., обыкновенного, то есть мучимого временем, человека.

Что происходит в любви? Разве мы в состоянии освободиться от прошлого (будущего) возлюбленной – а оно неизбежно становится и нашим прошлым, поскольку становится нашей мыслью, а мысль всегда в прошлом – от прошлого той, которая любила не нас? Ведь возлюбленная для любящего целиком в настоящем (вместе со всем прошлым и будущим) и, значит, всегда обнимает кого-то еще. Трагичность любви (А. предрасположен, как вы заметили, к возвышенной лексике) в том и заключается, что вы любите женщину до и после себя, но ее «жизнь без нас» происходит с кем-то, а это любить невозможно. Трагичность любви – в ее невозможности. В подсматривании в скважину ревности. В нашем постоянном присутствии. Не забавно ли, что третьим является не «он», а мы сами?

Ревность, по сути, есть ненависть к тому, что нам не принадлежит полностью. То есть – к собственной мысли о прошлом (будущем) – ведь все происходит в ней. Не значит ли это, что мысль и не может принадлежать нам полностью? Трагичность любви – в ненависти. Говоря физиологически, я хочу, чтобы стон любви был вызван мною, не кем другим. Но если его причина не я, то желания жить нет. Во всяком случае, – знать. Прошлое или будущее, время вообще (разве не длится все в настоящем?) – ловушка ненависти. Как умереть для мысли?

Я не могу ответить на вопрос А. Бывает ли иначе, спросили мы выше, и вы ответили: бывает. Когда все как есть. В стихах, например. Еще, добавлю я, в детстве. Но их время (стихов, детства) – я обещал дать окончательное определение – я назову не просто настоящим (для того и рассуждение А., чтобы показать, что в настоящем настоящем не спастись), но – несуществующим настоящим. И только в нем возможно любить. Внезапно. С той внезапностью, с какой через мгновение после обыденного хода мысли А. сжигает мосты:

«О живи, живи, живи, / там, за мостом / черноты, дорастворенной в крови, / горем, вывихнутым стыдом, / через мозг / паром обморочным подниму / свой состав, осядет солью, насквозь / пробегая мозговую тьму, / то ли, выветрившись из глазниц / тканью глаз, / шелком быстрым, как сполохом зарниц, / доизбуду нас».

Равновесие восстановлено в № 36.

Вижу улицу сегодня днем – логарифмическую ее линейку плюс таблицы Брадиса новостроек – и на пороге магазина женщину. «Зачем ты водку?» – спрашивает ребенок. «Чтоб дома было». Улица гаснет.

Потом на трамвайной остановке бездомная собака, боязливо обегающая людей (с косой, однако, готовностью поднюхаться) и фраза: «Вот бегает стихотворенье».

Следом проносится еще одна строка (я сижу на парапете, смотрю на крышку люка, на которой написано «Керчь»): «Крышки люков делают в Керчи».

У мамы вчера кружилась голова, потом она заплакала. Было не при мне. А сегодня поехал за твоим письмом и посидел с ней рядышком. Иногда (и все чаще, по-моему) она как бы отключается; сознания не теряя,