Круг в огне: Рассказы - Фланнери О'Коннор

– А вам, дама, как думается: справедливо, если одного наказывают на всю катушку, а другого вовсе не наказывают?

– Господи Иисусе! – закричала старушка. – Ведь у вас благородная кровь! Вы не будете стрелять в даму! Я знаю: вы из хорошей семьи! Молитесь! Господи Иисусе, вы не должны стрелять в даму. Я вам отдам все мои деньги!

– Дама, – сказал Непритыка, глядя мимо нее в лесную даль, – не бывало еще такого, чтобы покойник гробовщику давал на чай.

Еще два пистолетных выстрела донеслось из леса, и бабушка, вытянув шею, точно измученная жарой старая индюшка, криком требующая воды, позвала: «Бэйли, мальчик мой! Бэйли, мальчик мой!» – как будто сердце у нее разрывалось.

– Мертвых один Иисус воскрешал, больше никто, – продолжал Непритыка, – да только не стоило Ему этого делать. Он весь порядок нарушил. Если так было, как Он говорил, тебе только и остается, что все бросить и идти за Ним, а если не было так, тебе только и остается, что несколько минут, какие отпущены, провести получше: людей убивать, дома их жечь или как иначе зловредничать. Без зловредства нет удовольствия, – чуть ли не прорычал он.

– Может быть, Он не воскрешал мертвых, – промямлила старушка, сама не понимая, чтó говорит; у нее так закружилась голова, что ноги подогнулись и она села, где стояла.

– Меня там не было, так что не знаю, воскрешал или нет, – сказал Непритыка. – И очень жалко, что не было. – Он с силой стукнул по земле кулаком. – Зря меня там не было, потому что, будь я там, я бы знал! Я вот что вам скажу, дама, – он еще повысил голос, – будь я там, я бы знал и не был бы таким, как сейчас!

Казалось, еще немного, и он сорвет голос, и на мгновение у бабушки в голове прояснилось. Она увидела близко перед собой его лицо, оно кривилось, словно он вот-вот заплачет, и она пробормотала:

– Ты один из малышей моих. Один из моих родненьких детей!

Она протянула руку и дотронулась до его плеча. Непритыка отпрянул, словно ужаленный змеей, и три раза выстрелил ей в грудь. Потом положил пистолет на землю, снял очки и начал их протирать.

Хайрам и Бобби Ли вышли из леса и встали над выемкой, глядя сверху вниз на бабушку, которая полусидела в луже крови на скрещенных по-детски ногах и улыбалась безоблачному небу.

Без очков бледные, окруженные краснотой глаза Непритыки выглядели беззащитными.

– Возьмите ее и киньте там, вместе с другими, – распорядился он, беря в руки кота, который терся о его ногу.

– Говорливая, однако же, была старушонка, – сказал Бобби Ли, с улюлюканьем сбежав по склону выемки.

– Хорошая была бы женщина, – сказал Непритыка, – если бы нашелся желающий каждую минуту ее жизни в нее стрелять.

– Тоже мне, удовольствие! – сказал Бобби Ли.

– Молчи лучше, Бобби Ли, – сказал Непритыка. – Нет его в жизни, удовольствия настоящего.

Добротные сельские жители

У миссис Фримен нейтральное состояние лица, когда она была одна, сменялось на людях либо передним ходом, либо задним. На переднем ходу ее лицо не меняло выражения, как не меняет его бампер тяжелого грузовика на шоссе. Глаза, не отклоняясь ни влево, ни вправо, точно вписывались в повороты разговора, как если бы они двигались вдоль желтой линии, идущей по его оси. На задний ход она переключалась редко, обычно ей незачем было отказываться от своих суждений, но, когда такое случалось, ее лицо стопорилось полностью, черные глаза совершали едва уловимое движение вспять, и после этого видно было, что, пусть она и не делась никуда физически, пусть она и стоит как стояла, будто несколько мешков с зерном друг на дружке, духом миссис Фримен уже не здесь. Втолковать ей что-нибудь, когда она в таком состоянии, миссис Хоупвелл не могла, зряшный труд. Хоть убейся. Заставить миссис Фримен признать себя неправой хоть в чем-то не было никакой возможности. Стоит себе истуканом, самое большее скажет что-нибудь вроде: «Ну, не знаю, может, оно так, а может, и не так» – или пустит взгляд по пыльным склянкам на верхней кухонной полке, а потом заметит: «Вы, гляжу, не очень-то кушали фиги, какие летом заготовили».

Самое важное между собой они решали на кухне во время завтрака. Каждое утро миссис Хоупвелл вставала в семь и зажигала газ для обогрева – себе и Джой, дочери. Джой была крупная блондинка с искусственной ногой. Хотя ей исполнилось тридцать два и она была высокообразованная, миссис Хоупвелл все равно думала о ней как о ребенке. Джой поднималась, пока мать ела, и, громко протопав в ванную, хлопала дверью, а вскоре появлялась и миссис Фримен. Джой слышала, как мать приглашала ее войти, та входила через заднюю дверь, и начиналась негромкая беседа, слов из ванной не разобрать. К тому времени, как Джой к ним присоединялась, тема погоды обычно была исчерпана и разговор шел об одной или другой из дочек миссис Фримен, о Глайниз или о Каррамэй. Джой про себя называла их Глицеринкой и Карамелькой. У Глайниз, рыжеволосой, в ее восемнадцать было много воздыхателей; Каррамэй, блондинка, в свои пятнадцать уже была замужем и беременна. В желудке у нее ничего не держалось. Каждое утро миссис Фримен докладывала миссис Хоупвелл, сколько раз за сутки ее вырвало.

Миссис Хоупвелл нравилось говорить всем и каждому, что она мало знает таких чудесных юных особ, как Глайниз и Каррамэй, что миссис Фримен – леди и что ей не стыдно отправиться с ней в любое место и с кем угодно ее познакомить. Затем она рассказывала, как ей посчастливилось нанять Фрименов, которые помогают ей уже четыре года. Она потому за них держится, что они не мусор, не нищеброды. Они добротные сельские жители. Она позвонила тогда их предыдущему нанимателю, который, они сказали, может дать рекомендацию, и тот ей сообщил, что мистер Фримен хороший фермер, но его жена самая любопытная женщина на свете. «Ей во все надо нос сунуть, – сказал он. – Как что случится, пыль не улеглась, а она уже тут как тут. Если ее нет, значит, померла, не иначе. Всю вашу подноготную захочет знать. Против него я ничего не имею, – сказал он ей, – но ее больше ни минуты не было сил терпеть – ни у меня, ни у жены».

Из-за этого миссис Хоупвелл несколько дней колебалась. Наняла их в конце концов, других кандидатур не было, но заранее определила для себя, как будет управляться с этой женщиной. Раз она во все хочет лезть, пусть лезет,