Круг в огне: Рассказы - Фланнери О'Коннор

доедая, а миссис Фримен висела на локте, наклонившись от холодильника, и смотрела сверху вниз на стол. Хулга всякий раз ставила на плиту кастрюльку с яйцами и стояла над ними, скрестив руки, а миссис Хоупвелл глядела на нее косвенно, не отворачиваясь полностью от миссис Фримен, и думала, что, если бы дочь хоть немножко за собой следила, она была бы вполне ничего. Ведь лицо как лицо, очень даже было бы милое, если мрачное выражение заменить на приятное. Миссис Хоупвелл говорила, что и некрасивый человек красив, если он во всем старается увидеть хорошее.

Когда она смотрела на Джой таким образом, ей невольно думалось, что зря дочурка защитила эту диссертацию. Никуда это ее, ни в какой свет не вывело, а теперь, когда ученая степень получена, уже и нет больше повода никуда ехать, чему еще учиться? Миссис Хоупвелл считала, что университет – вообще-то неплохо для девушки, там можно славно провести время, но Джой все, что можно, уже там прошла. Как бы то ни было, у нее нет такого здоровья, чтобы опять сниматься с места. Врачи сказали миссис Хоупвелл, что при самом щадящем образе жизни, при самом бережном уходе Джой может дожить до сорока пяти. У нее было слабое сердце. Джой не скрывала, что, если бы не это, она уехала бы подальше от здешних рыжих холмов и добротных сельских жителей. Учила бы в университете людей, которым было бы понятно, о чем она толкует. И миссис Хоупвелл очень хорошо могла ее себе там представить: одно воронье пугало читает лекцию сборищу других. Тут она весь день ходила в старой юбке, которой шел седьмой год, а сверху надевала желтый свитер с выцветшим ковбоем на лошади. Ей это казалось забавным, а, по мнению миссис Хоупвелл, это был чистый идиотизм, признак того, что она еще ребенок. Блестящий ум, но ни капли здравого смысла. У миссис Хоупвелл было впечатление, что с каждым годом дочь все меньше походит на других людей и все больше походит на себя: расплывшаяся, невежливая, с вечным этим взглядом искоса. И такие странные вещи говорит! Собственной матери однажды – ни с того ни с сего, без всякого повода, сидели за столом, обедали, и вдруг встала, лицо багровое, во рту еда: «Женщина! Ты когда-нибудь внутрь себя заглядываешь? Заглядываешь хоть изредка? Видно тебе, кем ты не являешься? Богом!» Выкрикнула, опустилась обратно на стул, и, глядя себе в тарелку: «Прав был Мальбранш[16]: мы не сами себе свет[17]. Мы не сами себе свет!» Миссис Хоупвелл и теперь понятия не имела, чем это было вызвано. Она тогда только высказала простую мысль, надеясь, что Джой воспримет: что улыбка никогда еще никому не вредила.

Дочь получила докторскую степень по философии, и это приводило миссис Хоупвелл в полную растерянность. Ты можешь сказать: «Моя дочь медсестра», или: «Моя дочь учительница», или даже: «Моя дочь инженер-химик». Но как ты скажешь: «Моя дочь философ»? Это у греков и римлян было, на них и окончилось. Джой с утра до вечера сидела сиднем в глубоком кресле и читала, читала. Иногда выходила прогуляться, но ей не нравились ни собаки, ни кошки, ни птицы, ни цветы, ни природа, ни приятные молодые люди. На приятных молодых людей она смотрела так, словно нюхом чуяла их глупость.

Как-то раз миссис Хоупвелл взяла одну из ее книг, которую Джой в тот день читала, и открыла в случайном месте: «В противовес им науке не придется ли теперь еще раз со всей серьезностью и трезвостью заявить, что для нее дело идет исключительно о сущем. Ничто – чем еще оно может быть для науки, кроме бреда и вздора? Если наука здесь в своем праве, то ясно одно: о Ничто наука знать ничего не хочет. В конце концов это и будет строго научной концепцией Ничто. Мы знаем его, когда не хотим о нем, о Ничто, ничего знать»[18]. Эти слова, подчеркнутые синим карандашом, подействовали на миссис Хоупвелл как некое заклинание, как зловещая магическая тарабарщина. Она быстро захлопнула книгу и вышла из комнаты, как будто ее пробрал озноб.

Сегодня утром, когда дочь вошла, миссис Фримен говорила про Каррамэй.

– Как поужинала, четыре раза вырвало, – сообщила она, – да еще ночью в четвертом часу и раз, и другой подымалась. Вчерась ничего не делала, только в комоде рылась. Вот и все. Стоит, перебирает, из чего можно что быстренько пошить.

– Ей надо питаться, – вяло промолвила миссис Хоупвелл, прихлебывая кофе и глядя на спину Джой у плиты. Она задавалась вопросом, о чем дочурка вчера разговаривала с продавцом Библий. Трудно было себе представить, что за беседа могла у них быть.

Этот долговязый юноша без шляпы заявился к ним накануне, хотел продать Библию. Подошел с большим черным чемоданом, который так сильно гнул его на сторону, что ему пришлось опереться на дверь. Показалось, он вот-вот рухнет, но он произнес приветливым тоном: «Доброе утро, миссис Буки!» – и опустил чемодан на коврик. Не такой уж уродливый молодой человек, хотя одет был в ярко-синий костюм, а на ногах плохо подтянутые желтые носки. Лицо костистое, скуластое, на лоб упала липкого вида темно-русая прядь.

– Меня зовут Роза Хоупвелл, – сказала она.

– Ох! – Он притворился, что сбит с панталыку, но в глазах блеснула искра. – Я поглядел, «Буки» у вас написано на ящике почтовом, вот и решил, что вы миссис Буки! Так это, значит, деревья, это ферма ваша так зовется. – Он засмеялся приятным смехом. Потом снова взялся за чемодан и, чуть не валясь от его тяжести, сделал пару шагов в прихожую под прикрытием шумного вздоха. Казалось, чемодан двинулся первым и потянул его за собой. – Миссис Роза Хоупвелл! – Он схватился за ее руку. – От души вам желаю цвести как роза! – Он опять засмеялся, но затем в один миг его лицо прониклось серьезностью. Он секунду помолчал и, бесхитростно глядя ей в глаза, произнес: – Леди, у меня к вам важный разговор.

– Ну, входите тогда, – пробурчала она, не слишком довольная, потому что обед был почти готов. Он вошел в гостиную, сел на краешек стула, поставил чемодан между ног и оглядел комнату, как будто хотел составить по ней мнение о хозяйке. На полках двух сервантов поблескивало ее столовое серебро; он никогда еще, подумалось ей, не бывал в такой изысканной обстановке.

– Миссис Хоупвелл, – начал он, произнося ее фамилию тоном почти задушевным, – я знаю, вы веруете по-христьянски.

– Ну, верую, да, – пробормотала она.

– Я знаю