Круг в огне: Рассказы - Фланнери О'Коннор

– Нет, не хороший я человек, – проговорил Непритыка не сразу, словно ему надо было как следует поразмыслить над ее словами, – но и не самый дрянной на всем белом свете. Папаша мой говорил, я не такой уродился, как братья и сестры. Один, папаша говорил, всю жизнь проживет и вопроса не задаст, что и почему, а другому, как вот этому вот мальцу, кровь из носу все надо знать, до всего-то ему есть дело! – Он надел свою черную шляпу и внезапно взглянул сначала вверх, а потом в глубину леса, как будто опять пришел в смущение. – Мне совестно, что я при женщинах без рубашки, – сказал он, слегка ссутулив плечи. – Когда мы деру дали, мы ту одежку всю в землю зарыли, вот и перебиваемся теперь, пока не разживемся как следует. Это мы всё позаимствовали у одних, которых встретили, – объяснил он.

– Ничего страшного, – сказала бабушка. – Наверняка у Бэйли найдется в чемодане запасная рубашка.

– Я открою и посмотрю, – сказал Непритыка.

– Куда они его повели? – закричала мать детей.

– Папаша и сам-то был интересный фрукт, – сказал Непритыка. – Вокруг пальца себя обвести никому не давал. Но с властями не ссорился. Умел с ними дружить.

– Вы и сами, если бы попробовали, могли бы жить честно, – сказала бабушка. – Подумайте, как хорошо было бы осесть где-нибудь, устроить себе удобную жизнь и не бояться каждую минуту, что тебя поймают.

Непритыка все царапал землю дулом пистолета и как будто раздумывал над тем, что услышал.

– Да, мэм, тебя все время кто-то словить хочет, – пробормотал он.

Бабушке, которая стоя смотрела на него сверху вниз, вдруг бросились в глаза его худые лопатки, торчащие из-под полей шляпы.

– Вы когда-нибудь молитесь? – спросила она.

Он помотал головой. А она только и увидела, как несколько раз качнулась между его лопатками черная шляпа.

– Нет, – ответил он.

В лесу раздался пистолетный выстрел, за ним, почти сразу, другой. Потом тишина. Старушка дернула головой, обернулась. Она услышала долгий, удовлетворенный вздох ветра, пробежавшего по древесным кронам.

– Бэйли, мальчик мой! – позвала она.

– Я певцом духовных песен когда-то был, – пустился рассказывать Непритыка. – Кем я только не был. В армии служил – и на суше, и на море, и тут, и за границей, женат был два раза, гробовщиком был, на железной дороге работал, матушку-землю пахал, в торнадо попадал, один раз видел, как мужчину заживо сожгли… – Он посмотрел на мать и девочку – они сидели с белыми лицами и остекленевшими глазами, жались друг к другу. – Я даже видел, как секли женщину.

– Моли́тесь и молитесь, – завела бабушка пластинку, – молитесь и молитесь…

– Непутевым парнем я никогда не был, не помню такого, – произнес Непритыка каким-то полусонным голосом, – но где-то что-то однажды сделал не так и в тюрьму попал. Меня похоронили живьем.

Он поднял голову и посмотрел на старушку неподвижно, ровно, приковывая ее взгляд.

– Тут-то и надо было начать молиться, – сказала она. – За что вас в первый раз посадили?

– Направо повернешься – стена, – заговорил Непритыка, снова глядя на безоблачное небо. – Налево – стена. Вверх посмотришь – потолок, вниз посмотришь – пол. Я забыл, дама, за что меня посадили. Сидел там и сидел, все пытался вспомнить, что я натворил, и даже посейчас вспомнить не могу. Бывало, кажется, вот оно почти – но все никак.

– Может быть, вас осудили по ошибке, – неуверенно сказала старушка.

– Нет, – возразил он. – Какая там ошибка. У них бумаги на меня были.

– Украли, наверное, что-нибудь, – предположила она.

Непритыка чуть слышно хмыкнул.

– Чего я хотел, того ни у кого не было. В тюрьме доктор, который по мозговой части, сказал, что я, мол, убил своего папашу, но это-то враки, точно вам говорю. Мой папаша умер в девятьсот девятнадцатом от испанки, я к этому руку не прикладывал. Его схоронили в Маунт-Хоупвелле на баптистском кладбище, можете съездить посмотреть.

– Если бы вы молились, – сказала ему старушка, – Иисус бы вас выручил.

– Это верно, – согласился Непритыка.

– Так почему же вы не молитесь? – спросила она, вдруг задрожав от восторга.

– Не надо мне, чтобы меня выручали, – сказал он. – Уж как-нибудь сам.

Из леса семенящей походкой вернулись Бобби Ли и Хайрам. Бобби Ли волочил за собой желтую рубашку с ярко-синими попугаями.

– Кинь-ка мне эту рубашенцию, Бобби Ли, – сказал Непритыка.

Рубашка взметнулась в воздух, упала ему на плечо, и он натянул ее на себя. Рубашка что-то напоминала бабушке, но она не могла сообразить что.

– Нет, дама, – рассуждал Непритыка, застегиваясь, – в чем ты провинился, в том или в этом – нет разницы, так выходит. Можешь сделать одно, можешь другое, убьешь кого-нибудь или колесо снимешь с машины – все равно рано или поздно забудешь, что натворил, и просто будешь терпеть наказание.

Мать детей запыхтела, словно ей перестало хватать воздуха.

– Дама, – обратился он к ней, – а не пройдете ли вы с вашей девочкой вон туда с Бобби Ли и Хайрамом к вашему мужу?

– Да, спасибо, – слабым голосом ответила мать. Ее левая рука беспомощно висела, правой она поддерживала заснувшего малыша.

– Пособи-ка даме, Хайрам, – сказал Непритыка, видя, как тяжело ей подниматься по склону выемки, – а ты, Бобби Ли, дай руку девочке.

– Не хочу идти с ним за руку, – сказала Джун Стар. – Он на свинью похож.

Толстый малый покраснел, засмеялся и, поймав ее за локоть, потянул в лес следом за Хайрамом и ее матерью.

Оставшись одна с Непритыкой, бабушка обнаружила, что потеряла голос. В небе не было ни облаков, ни солнца. Вокруг – ничего, только лес. Она хотела сказать ему, что надо молиться. Несколько раз открыла и закрыла рот, но беззвучно. Наконец услышала себя: «Иисус, Иисус» – в смысле: Иисус вас выручит, но прозвучало так, будто она хулила Христа.

– Да, мэм, – сказал Непритыка, словно соглашаясь. – Иисус весь порядок нарушил. Похоже как я, но разница та, что Он преступлений не совершал, а на меня у них бумаги были, что я совершал. Они, конечно, – продолжал он, – ни разу мне их не показали, бумаги эти. Так что я теперь всегда подписываюсь. Я давно еще себе сказал: надо заиметь подпись, все, что творишь, подписывать и копию себе оставлять. Тогда будешь знать наверняка, чтó сделал, и потом сможешь преступление сверить с наказанием и посмотреть, подходит одно к другому или нет, и в самом конце у тебя будет чем доказать, что с тобой обошлись не по справедливости. Я потому себя назвал Непритыкой, – сказал он, – что наказание, может статься, не по делам получил. Одно к другому не притыкается.

В лесу раздался пронзительный вопль, за