Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

скрывалось под очками, она моментально надела их ему снова. Левого глаза не было совсем, вернее, он заплыл в огромном серо-буро-малиновом синяке, правый глаз выглядел получше, но и он пострадал от чьей-то весьма тяжелой, недружеской руки. Другие знаки неведомого сражения были до времени скрыты под одеждой, и Галина не могла их увидеть воочию, но и того, что она увидела, оказалось достаточным для того, чтобы, еще не формулируя ничего словами, сделать ясные, определенные выводы относительно их дальнейшей жизни.

Гнев поднялся в ней из каких-то тайных и темных, неведомых ей глубин, и, усилием воли и привычкой держать эмоции на поводке загнав его внутрь, Галина замолчала и молчала до самого дома, и даже дома она, ни слова не говоря, стала разбирать и раскладывать по шкафам вещи, потом надолго залегла в ванну, пытаясь унять все еще клокотавшееся в ней от возмущения сердце.

Юра ходил кругами, пытался заговаривать о том и о сем, приглашал к обеду, который приготовил сам («специально съездил на рынок!»), и прочее. Она не реагировала. Вечером она постелила себе и легла от него отдельно. И, уже погасив свет, он подсел к ней на диван и сказал:

– Галь, послушай…

Она демонстративно отвернулась к стене.

– Ну, хорошо… я виноват… Но ты можешь хотя бы выслушать?.. Ты жестокая… – вздохнул Юра.

– Я жестокая?! – не выдержав, взвилась Галина. – Это я жестокая?! А кто тогда ты?.. Ты просто негодяй!

– Негодяй, – согласился Юра, обрадовавшись, что Галина заговорила. – Я и не отрицаю, но ты можешь послушать? Понимаешь, иду я ночью…

– А почему же ты шляешься по ночам? – снова вскипела Галина.

– Ну так сложилось… Иду я ночью, с просмотра…

– С какого просмотра?

– Ну, Гришка меня на свой спектакль зазвал. Дрянь, естественно, но… отметили. Чуть-чуть! – опережающе воскликнул Юра. – Иду, значит, иду, уже к дому подхожу, смотрю – во дворе люди. Я подошел и говорю: ребята, вы чего тут делаете?

– А ребята тебе в глаз, – съязвила Галина.

– Нет, они говорят: да вот, третьего ищем.

– Потрясающе! До чего ты докатился!

– Я говорю: ребята, мимо, я пас, слово жене дал. Они говорят: ну ладно, так с нами постой. Ну, разговорились. Такие, знаешь, нормальные с виду мужики. А ты, говорят, здесь живешь? Закусить, говорят, не найдется? А то у нас, сам видишь, выпить есть, а закусить нечем. Ну, я говорю, пошли ко мне, дома никого…

– Ты сумасшедший, – ахнула Галина. – Сумасшедший…

– Ну пришли, все нормально… Так они осмотрелись, походили, потом спрашивают: а ты, говорят, кто? Я, говорю, член СП. Это еще что за зверь? – спрашивают. Ну вроде, говорю, писатель, а вы кто, ну так, со смехом спрашиваю. А мы, говорят, воры. Ну и хрясь меня по морде… Ну так, хорошо отметелили. Я когда очнулся, никого нет… дверь нараспашку… Бронзу забрали, тетушкин антиквариат… шубу твою, ну и вообще, по мелочи… Так что такая се ля ви, Галина Сергеевна, хотите казните, хотите милуйте.

Галина долго молчала, потом сказала:

– Ложись спать, Юра. Спокойной ночи.

Вздохнув, он снова сказал ей: «Ты жестокая», но это на нее уже не подействовало. Заснуть она не могла. От возмущения. Болела голова и одни и те же мысли бесконечно крутились в ней как заезженная пластинка. «Все бесполезно… Теперь это никогда не кончится… Теперь так и будет… Она не желает с ним нянчиться… Он взрослый человек и сам должен отвечать… хотя бы за себя… Сын не может расти в такой обстановке… Посему они должны расстаться…»

Утром, когда Алеша ушел в школу, Галина попыталась («в последний раз!») поговорить с мужем.

– Юра, – сказала она за завтраком, – ты, может быть, думаешь, что я мечтала выйти замуж за Достоевского?

Он сразу понял, куда она метит, и с вызовом ответил:

– А ты, может быть, думаешь, что я пью из-за того, что я бездарь?

– Мне не нужен литературный гений, – спокойно сказала Галина, – но с непорядочным человеком я жить не хочу.

– И запомните, Галина Сергеевна, я пью, потому что мне это нравится. И это не имеет никакого отношения к тому, чем я занимаюсь. Да, я не гений. Но я, в отличие от многих, никогда ни перед кем не пресмыкался и вообще в любой момент готов уйти в слесаря!

– Слесари, – поправила Галина.

– А если вам не хочется со мной жить…

– То – что? – похолодев, с ужасом спросила Галина.

Он сразу понял, что хватил через край, но слово не воробей, и получилось, что это он предлагает ей расстаться, а не она. Да, в сущности, это неважно, кто первый, главное, они оба думают об одном и том же и, вероятно, внутренне уже готовы к такому финалу и даже считают его неизбежным. Можно, конечно, попытаться оттянуть, но это только лишнее мучение для обоих.

– Ну что ж… – сказала Галина. – Если ты не собираешься ничего менять…

– Галя, – пошел он на попятную, – ты же знаешь, я люблю тебя.

– Но алкоголь ты уже любишь больше.

– Не делай из меня алкоголика!

– По-моему, ты его сам из себя сделал.

– Да я в любой момент…

– Так говорят все. Но ни у кого почему-то не получается…

– С тобой совершенно невозможно разговаривать!

– Ну, так и давай прекратим…

– Ладно, – примирительно сказал Юра. – Вот увидишь…

– Что? – грустно спросила Галина.

– Больше – ни капли! – Он обнял ее за плечи и поцеловал в темечко. – Слово джентльмена!

– Хорошо, – устало сказала Галина, чтобы прекратить этот бессмысленный разговор. – Посмотрим. – Она не верила ни данному слову «джентльмена», ни уже не раз даваемому в прошлом слову «офицера», вообще никаким его словам.

Она только поняла, что еще сама не готова вот так рубить с плеча. Еще слишком все живое, родное и теплое… Теперь все зависело от того, на сколько хватит у нее терпения и сил…

– У тебя сегодня что? – спросил Юра.

– Библиотека. А у тебя?

– У меня… сегодня… а что у меня? Надо поглядеть… – Он заглянул в календарь. – О! Собрание в Доме журналистов! Перевыборное.

– Это обязательно?

– А как же? Вдруг куда перевыберут? Или пошлют…

– А вечером?

– Вечером – дома! В кругу семьи. С любимой женой и сыном. – Он еще раз поцеловал Галину. Она не сопротивлялась.

Поздно вечером он снова пришел домой, едва держась на ногах.

7

Евдокимов выбрал для Анечки старое, хорошее кладбище, сухой песчаник – любо-дорого опускать гроб. И даже оставил место для себя, огородив большое пространство для двух могил. Объявил всем домашним, что хочет лежать здесь, рядом с первой женой. Домашние, включая обоих зятьев, были в