Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

– А кто виноват?.. Товарищ Сталин, получается, виноват?

– Никто не виноват… Не были готовы к войне…

– Никто не виноват!.. Не были готовы к войне!.. – передразнил сына Евдокимов. – Поговорил бы ты так тогда… Нет, так не бывает, сынок… Или товарищ Сталин виноват, или тот, кто оказался под немцами.

– Странная логика, – насмешливо сказал муж младшей дочери, работавший под началом свекра, Владимир, большой впоследствии либерал и приватизатор.

– Странная?! Что ж, для кого-то, может, она теперь и странная, а для тогдашних чекистов, – он сделал ударение на слове «тогдашних», – нормальная! С другой-то логикой мы б, может, и не победили!

– Александр Степанович, – примирительно сказал Михаил, – а давайте-ка лучше в преферанс, а?

– Погоди, Миша, успеется. Я вот с сыном хочу договорить. Что б он тоже… немножко понял своего отца. Что не так все просто, как он думает… Разве ж я по своей воле бросил их с матерью? Да они мне каждую ночь снились! Да я когда письмо от матери вашей на фронте получил, что Серега родился… счастливее меня человека на свете не было, вот как! Я вашу мать на руках после войны носил, вот как я ее любил! Да я бы никогда – слышишь? – никогда Анечку не оставил, если бы… если бы!..

– Ну вот что, Александр Степанович! – Оксана Григорьевна грузно встала наконец из-за стола, грозная, как Афина-Паллада. – Я, конечно, делаю скидку на вашу смертельную болезнь, но не до такой же степени… в присутствии всех… терять… рассудок! У вас ведь рак печени, а не мозга! Я больше ни одного дня не желаю с вами оставаться… я сегодня же… сегодня же подаю на развод!..

– Мама! – бросилась к ней Вера. – Что ты говоришь! Что ты делаешь!

– А? Что?.. Что она сказала?.. Что ты, Ксюша, сказала?.. Какая моя болезнь?.. – Он расхохотался. – Да знаю я, милая, давно знаю!.. Я и могилку уже рядом с Анечкой приготовил… Ты хочешь развод, да? Да что ж так поздно?.. С наслаждением!.. – И Александр Степанович театрально раскланялся.

– Папа… Ну зачем ты так… Мы все тебя… Мама!.. Борис, вы меня извините, но вам не стоило к нам приходить. Неужели не ясно?..

– Да, да, – покраснел Борис. – Конечно… я и не хотел. Сейчас мы уйдем. Извините…

– Не-ет! – прогремел Евдокимов. – Никуда вы не уйдете! Никуда вы из моего дома не уйдете!

– Ну тогда уйду я! – истерично закричала Оксана Григорьевна и бросилась к выходу в коридор.

Дочери и зять Михаил побежали вслед за ней успокаивать и утешать. Из передней стали доноситься громкие всхлипы, мягкие увещевания и уговоры.

Младший зять Владимир остался за столом и только иронично поглядывал из-за очков своими умными, насмешливыми глазами.

– Александр Степанович, – сказал Борис. – Мы лучше пойдем, я говорил, не надо нам было… Спасибо вам за все… мы бы одни так ее не похоронили, конечно, но…

– Не хочешь, значит, отцом…

– Ну… не могу я… так сразу… не получается… Я лучше привыкну и тогда…

– Ладно. Внука мне берегите… Поняла, Ольга? – Он взял ее за подбородок и посмотрел в глаза. – Родители есть?

– Есть…

– Чем занимаются?

– У меня только мама… Она учительница… младших классов.

– А отец где?

– Не знаю… я его не знаю…

Евдокимов вздохнул.

– Эх вы, безотцовщина… Ты все же счет-то открой, – сказал он Борису. – На себя и на внука, как договаривались.

– Александр Степанович… – начал Борис, – может, не надо, а? Мы – молодые, сами заработаем…

– А я твоего совета не спрашиваю: надо – не надо, – рассердился Евдокимов. – Если я внуку хочу оставить, никто мне в том не указ. А этим курицам, – он презрительно махнул рукой в сторону прихожей, – хватит! Сыты по горло!

Они вышли в коридор. Шептанье и всхлипы прекратились.

В гробовом молчании Борис и Ольга оделись в прихожей и, сказав всем «до свиданья», вышли наконец из отцовского дома.

8

Галина и Юра решили окончательно расстаться. Вернее, не оформляя пока официально развод, просто разъехаться. Разводиться, менять квартиру – дело слишком длинное и хлопотное, и Юра благородно сказал, что поживет пока у приятеля, потом снимет комнату, а дальше будет видно. Галина согласилась, слишком трудно было разорять насиженное гнездо, менять школу Алеше, объясняться с сослуживцами…

С Алешей все же объясниться пришлось.

После того памятного им случая, когда семилетний Алеша спросил: «Почему я Сергеевич, а папа у нас Юра?», они решили, что пора наконец официально усыновить ребенка. Так Алексей стал Юрьевичем. Теперь, после разъезда с Юрой (Галина считала это разводом), она думала, стоит ли все открывать Алеше, следует ли ему рассказать о его настоящем отце, раз уж так случилось, все равно с Юрой они расстались навсегда и его отцовство перестало быть актуальным. Переписывать в третий раз отчество сыну ей не хотелось, это уж слишком. Но тогда – для чего? Что даст мальчику это знание имени его настоящего отца? Разве что бросит тень на нее, Галину, и, кто знает, может, еще больше усилит привязанность к брошенному и изгнанному, несчастному отчиму.

И она сказала сыну:

– Алеша, я знаю, как ты любишь папу, но ты сам видишь… Жить так, как мы жили этот последний год, я больше не могу. Бросить пить он не в состоянии. Мы решили расстаться.

Алексей молчал.

– Я понимаю, как тебе это больно… мне и самой, но… пойми, я больше так не могу! – повторила Галина. – Разумеется, вы можете встречаться… когда он будет трезв. Я думаю, так будет лучше для всех нас.

Алексей и на это ничего не ответил.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросила Галина, огорченная молчанием сына.

Алексей продолжал молчать.

– Тебе что, все равно? – Господи, ну зачем она это сказала! Разве это может ему быть все равно?

Он молча повернулся и вышел.

– Алеша, ты куда? – вскинулась Галина.

Но он уже хлопнул входной дверью и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал по лестнице вниз. Вернулся домой ночью и, кажется, впервые в жизни, от него запахло вином. «Неужели гены?» – ужасалась Галина, забыв, что Юрины гены не имели к ее сыну никакого отношения.

9

Однажды вечером раздался междугородний звонок. Галина сняла трубку.

– Добрый вечер, – послышался мужской голос. – Нельзя ли пригласить к телефону Галину Сергеевну?

О Господи! Она сразу его узнала. Она узнала бы его из тысячи, из десятков тысяч мужских голосов и, собравшись с силами, тихо ответила:

– Это я, Сережа. Ты где?

– В Москве, – ответил он, – и очень хочу тебя видеть.

– Конечно, – сказала почему-то она, словно