Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

пять рублей, и это было так давно, это было совсем в другой жизни. Но, как и в той, другой жизни, он опять стоял на перроне и что-то, улыбаясь, говорил ей, а она снова ничего не слышала за стеклом вагонного окна и только все глядела на него с одним и тем же неизменным чувством, что это уж наверняка теперь в последний раз.

После возвращения из Москвы она сказала Алеше:

– Знаешь, сын, у нас есть возможность уехать в Америку. Что ты на это скажешь?

– Как это уехать? Зачем? – спросил Алексей.

– Мне предлагают интересную работу, а… ты сможешь учиться в любом университете, где захочешь.

– Это что, навсегда?

– Ну да, разумеется. Навсегда.

– А папа?

– Папа останется здесь.

– Ты что, хочешь уехать без него?

– Да. Без него.

– Я не поеду.

– Алеша…

– Я сказал, без него не поеду.

– Алеша, мы и так живем врозь…

– Это ты живешь врозь, а я… – У него на глазах показались слезы. – Я вместе!

«Ну вот и все, – подумала Галина. – Алеша не поедет без Юры, а я – без Алеши».

Звонил Сергей, спрашивал, как дела, готовятся ли они к отъезду, приглашение он выслал, ждет.

Она, как могла, объяснила ситуацию. Кажется, он все понял и больше не звонил.

10

Они встречались. Алеша с Юрой. И довольно часто. Иногда Юра заходил к нему в школу к окончанию уроков, и они шли гулять по одному и тому же маршруту: мимо Летнего сада, слева оставляя Михайловский замок – резиденцию несчастного Павла, выходя к Спасу-на-Крови – место еще одного убиения, уже другого царя, и дальше по Грибоедовскому (Екатерининскому в прошлом) каналу до Никольского собора, а там – через Театральную площадь на Конногвардейский бульвар, Александровский сад, Дворцовую площадь и снова на канал, Фонтанку, Фурштатскую и домой, на Таврическую. Это путешествие занимало у них два часа. Юра неплохо знал город, его архитектуру и его зодчих, историю многих замечательных зданий и людей, населявших город в девятнадцатом веке. Слушать его было интересно, Алеша даже посоветовал отцу написать книгу о Петербурге, и тот обещал подумать.

На Таврической они прощались, и Юра уходил, говоря, как обычно:

– Ну, я пошел. Маме привет.

От мамы приветов обратно не посылалось, и это тоже был знак.

Когда у Юры водились деньги, он приглашал Алешу отобедать в Дом журналистов (писательский к тому времени благополучно сгорел). Их обслуживала всегда одна и та же молоденькая официантка Ирина. Девушка была длиннонога и мила, с гладко зачесанными темными, блестящими волосами и незаметной косметикой.

– Вот, Ирочка, познакомьтесь, это мой сын, Алексей, – представил он его официантке. – Как вы думаете, сколько ему лет? Правильно, угадали, шестнадцать. Так же, как вам.

– Ну что вы, Юрий Петрович, – улыбалась девушка, – мне уже девятнадцать.

– Не может быть! – изумлялся Юра. – Надо же, кто бы мог подумать, целых девятнадцать лет! Тем не менее вы годитесь нам в сестры, правда, Алеша?

Алеша, чувствуя неловкость, молчал. А Юра продолжал за совместными их обедами звать девушку сестричкой.

«Сестричка» на самом деле уже давно стала любовницей Юры. Случилось это так. Однажды он крепко выпил с приятелями (обслуживала в ту смену Ирина). Приятели постепенно разошлись по домам, Юре спешить было некуда, он сидел до тех пор, пока не закрылся ресторан и не пришла ругаться гардеробщица.

– Юрий Петрович, вам вызвать такси? Вам куда ехать? Вы можете сказать адрес? – трясла его за плечи Ирина, пытаясь достучаться до сознания симпатичного и не старого еще члена Союза писателей и одновременно – Союза журналистов.

– Поехали к тебе, – заплетающимся языком повелел Юра.

И Ирина привезла его к себе.

Она жила в спальном районе в однокомнатной квартире, доставшейся ей по наследству от бабушки. Мать проживала отдельно с новым мужем в другом конце города. Виделись они редко.

В квартире было чистенько и уютно. Ирина раздвинула диван и уложила Юрия Петровича на крахмальных простынях блаженно и просторно опочивать, примостившись на самом краешке, только чтоб не упасть. Он спал как убитый, а проснувшись и обнаружив себя в интересном положении, счел своим долгом отблагодарить свою спасительницу полагающейся в таких случаях любовью.

Ирина не сопротивлялась и, кажется, осталась довольна. Он же, в свою очередь, весьма удивился и обеспокоился, обнаружив ее девственницей. Дело, однако, было сделано, ну и ладно. Идти ему все равно некуда, приятелям он надоел, да и ему надоело скитаться по чужим, не слишком просторным и гостеприимным домам, он остался жить у Ирины, как полагал – до лучших времен.

Часть четвертая

1

Алеша учился в девятом классе, когда к ним в школу пришла новенькая. Новенькая оказалась приезжей с Кавказа чеченской девушкой, и звали ее Хазабика, что в переводе означало «красивая».

Войны еще не было, ею даже не пахло для северных людей, живущих новыми, демократическими играми и новыми заботами: свалившейся вдруг на головы большинства граждан давно забытой нищетой.

А война стояла уже на пороге и, предвкушая готовящийся для нее кровавый пир, облизывала пересохшие от нетерпения губы.

Отдав просто так, ни за что, треть страны, оставив себе по большей части вечномерзлые севера, мы вцепились в крохотный клочок земли, вот уже второй десяток лет снова принося в жертву этой нескончаемой войне тысячи жизней молодых мужчин, которых и так к концу двадцатого века после всех революций, и войн, и нескончаемых междоусобных браней, и вымариваний собственного населения становилось невосполнимое меньшинство.

Логика, конечно, существовала. Чечня не была союзной республикой, как, к примеру, какой-нибудь Казахстан (никогда, впрочем, до советской власти никакой государственностью не обладавший и включивший подобно многим другим советским республикам огромные части исконно русских земель с многомиллионным русским населением). Чечня входила в состав РСФСР и прецедент с Чечней в случае ее выхода из Российской Федерации грозил началом распада уже самой «Россиянии».

Мы не скоро узнаем, кто стоял у истоков этой войны: свободолюбивый ли чеченский народ, жаждавший независимости, новоявленные ли могущественные российские олигархи, жаждущие нефти, или мировая закулиса, заинтересованная в распаде страны, все еще, на ее завистливый и алчный взгляд, огромной и потенциально опасной. Или скорее все вместе. Мы видим только то, что нам позволяют видеть в узенькую щелочку СМИ, работающих на тех или иных господ и в зависимости от интересов этих господ показывающих в своих щелочках те или иные события, освещаемые соответствующим образом.

Новенькую, как и положено, приняли в штыки: с осуждением и насмешкой. Увы, один из древнейших человеческих инстинктов «свой – чужой» действовал и в девятом