Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

измену?.. да, да, измену! Потому что даже если бы они и не расстались с Юрой, она все равно полетела бы на встречу с Сергеем в Москву, как она летела ему навстречу по первому его зову всегда, всегда!..

Она быстро оделась и вышла на улицу. Было еще не поздно, но уже совсем темно. Хлестал дождь. Она не взяла зонт и не захотела возвращаться домой, понимая всю бесполезность такого ненадежного укрытия, через пять минут она промокла бы все равно. Она не понимала, куда идти, где искать сына. Но она не могла вернуться домой и бездейственно тупо неизвестно чего ждать. Нет, лучше идти по городу не глядя, идти, куда поведут ноги, просто идти, чтобы заглушить боль и не думать, не думать о разверзшейся перед ней бездне.

Ноги повели ее в Таврический, хоженый-перехоженый и в одиночку, и вдвоем с маленьким Алешей, и втроем с Юрой, сад. Он был, естественно, пуст. Редкие прохожие жались к троллейбусной остановке или торопливо бежали вдоль железной ограды, втянув головы в плечи и закрываясь от непогоды кто чем. Она шла вдоль мокрых дорожек, густо устланных жирными, разбухшими от сырости листьями, не пренебрегая лужами и не стараясь уберечь тело от холода и льющейся из разверзшихся небес хляби. Вдруг впереди мелькнули две тени, она не успела ни подумать об опасности, ни испугаться. Она только почувствовала легкий толчок в голову и потеряла сознание.

2

Первое, что увидела Галина, были две пары напряженно устремленных на нее глаз. Она сразу узнала эти серые и серо-голубые глаза мужа и сына. «Господи, какое счастье», – промелькнуло у нее в сознании, и она попыталась улыбнуться. В ответ на ее попытку рты Юры и Алексея растянулись до ушей.

– Я говорил, все будет о’кей. – Голос Юры прозвучал как в трубе.

Что ответил Алеша, она не расслышала. Она обвела глазами достижимое ими пространство, не узнавая место их пребывания. Все вокруг было белым-бело, в чем-то белом были и Юра с Алешей.

– Ты молодец, мать, – услышала она у себя над ухом Юрин трубящий баритон.

«Какой странный у него голос», – подумала Галина, стараясь немного отодвинуть голову на подушке. Голова оказалась свинцовой тяжести и отозвалась резкой болью. Галина невольно застонала.

– Тихо, тихо, ты что! – испугался Юра. – Тебе нельзя шевелиться. Пока. Лежи тихо, а мы тебя будем развлекать. Но недолго. Десять минут. Больше не разрешают. Завтра снова придем. Тебе можно пока только пить. Немного. У тебя такой хирург – умопомрачительный! Валерий Андреевич. Я ему уже «Наполеона» соорудил.

Но Галина уже устала слушать, после наркоза ей хотелось спать, веки ее тяжело сомкнулись, и она заснула.

Юра с Алешей переглянулись и молча вышли на цыпочках из реанимационной палаты.

Зашли еще раз к Валерию Андреевичу. Тот заверил, что все будет хорошо, нужен только покой и хорошее питание.

У Галины оказалась черепно-мозговая травма средней тяжести. Операция прошла удачно, чувствовала она себя неплохо, и через неделю ее выписали домой, долечиваться и отдыхать от нервно-физических потрясений. Алеша и Юра бросились наперебой за ней ухаживать. Алеша это делал молча, он чувствовал свою невольную вину перед матерью и изо всех сил старался ее по возможности искупить, надраивая в квартире полы, бегая по магазинам и аптекам и вообще с готовностью исполняя любое ее или Юрино поручение. Юра готовил обеды, кормил и развлекал Галину, заботясь, как и велел доктор, о ее покое и хорошем питании. Он переехал («на время!») домой, на Таврическую, деликатно давая понять, что не использует этих драматических обстоятельств, то есть безвыходность Галининого болезненного положения, как попытку навязать ей свое сожительство и что, как только в нем перестанут нуждаться, он немедленно уйдет снова в ночь, к приятелям или… это его проблемы, неважно куда!

За все это время он не взял в рот ни капли спиртного.

В семье вдруг установилась немыслимая идиллия. Они были настолько внимательны друг к другу, милы и нежны, что на какое-то время всем показалось, что семейная жизнь после всех нестроений может воскреснуть и стать лучше прежней.

И когда через месяц Галина вышла на работу и Юра за ужином пошутил, что теперь, когда она поправилась, он готов освободить от своего присутствия жилплощадь, Галина ему ответила, чтобы он перестал говорить глупости и вообще хватит валять дурака, в том смысле что у него есть свой дом и нечего, мол, шляться неизвестно где, не мальчик.

Алексей внутренне ликовал. Как каждому ребенку, ему хотелось видеть свою семью целостной и счастливой, и он старался не думать о том, что ему стало так некстати известно и о чем он ни разу не поговорил с отцом, о чем ему стыдно было бы с ним и заговаривать теперь, и он отчаянно вытеснял это свое ненужное, мешающее ему, лишнее, с таким трудом вырванное у матери знание.

Вечером, когда Юра с Галиной остались одни, Юра сказал:

– Я должен перед тобой покаяться. Я тебе изменил.

Галина не сказала: «Я тоже». Она молчала, ожидая дальнейших объяснений. Но Юра, кажется, не собирался вдаваться в подробности.

– Так что же теперь? – спросила Галина. – Ты хочешь уйти к этой женщине?

Юра представил себе милую, добрую, глупенькую Ирочку, с которой совершенно не о чем разговаривать, и определенно сказал:

– Нет. Разумеется, нет.

– Вообще-то лучше бы ты мне этого не говорил, – после паузы сказала Галина. – Знаешь, не всякое знание полезно.

– Я думал, так честнее.

– Оно, конечно, может, и честнее, но счастливее от этого мы не станем.

Склеенная ваза только с виду казалась прежней, такой же дорогой и прекрасной, но на самом деле она уже потеряла свою цену, невидимая глазу трещина, сколь тщательно не затушевывай ее границы, все равно существовала, обесценивая ее красивую наружность; она уже не годилась для употребления, для жизни то есть.

Однажды Алеша принес Галине заграничный конверт.

– Тебе письмо от какого-то янки.

– От какого янки? – не поняла Галина и, взглянув на адрес, вдруг залилась краской. Хорошо, что в этот момент не было Юры.

Сергей писал, что их последняя встреча перевернула всю его жизнь, что он страшно скучает и, несмотря на ее отказ приехать, продолжает ждать и надеяться. Что сын ее скоро станет совсем взрослым и что ей пора подумать и о своей жизни и не хоронить себя заранее в сорок лет. И что, самое главное, он должен принять сейчас какое-то судьбоносное решение и что решение это зависит только от того, захочет ли она приехать, чтобы