Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

– Я буду ждать тебя завтра в гостинице «Россия» в вестибюле с десяти до одиннадцати утра.

– Хорошо. Я приеду.

– Ну, тогда до встречи.

– До встречи, – сказала Галина и повесила трубку.

Какое-то время она просто ходила по квартире в прострации с невидящими глазами, то и дело натыкаясь на какие-то предметы, в отсутствии каких-либо мыслей.

Потом она позвонила домой заведующему отделом, у которого слыла любимицей, и, сказавшись больной, отпросилась на пару дней с работы. Затем уговорила одну из приятельниц пожить это время у нее («Понимаешь, срочная командировка в Москву») и присмотреть за сыном. Алеше же сказала: «Срочно нужно уехать по делам, а с тобой останется тетя Лена». Трижды солгав, она бросилась на Московский вокзал и перед самым отходом сумела купить на «Красную стрелу» билет, легла на нижнюю полку, но уснуть так и не смогла, разве уже под утро. Все вспоминала свои такие же поездки к нему в Москву тогда, молодой, глупой… «А сейчас – умной? Ох нет, по-видимому, и сейчас, даром что без пяти минут доктор». И все ей виделось то, давнее, ушедшее, в розовом свете, все она чему-то улыбалась в темноте поезда под стук колес. Утром она его увидит… утром… сегодня утром… как странно… какое счастье… Счастье?.. Ну, все равно, сегодня утром она его увидит!..

Поезд приходил в половине девятого, а в половине десятого она уже была в гостинице. Она не стала специально опаздывать, чтобы заставить его подождать и поволноваться, она не понимала таких наивных ухищрений, а потому, зайдя в туалет и еще раз удостоверившись, что прическа и весь вид вполне ее устраивают, по видимости спокойно уселась в кресло и стала ждать.

Он появился без пяти минут десять, она сразу увидела его, высокого, спускавшегося с лестницы, и поднялась ему навстречу. Он тоже сразу ее увидел, улыбнулся, и она улыбнулась, они обменялись беглым поцелуем так, словно вчера расстались.

– Пойдем ко мне? – спросил он, обняв ее за плечи.

– Конечно. Как хочешь, – сказала она.

Больше всего его умиляло ее всегдашнее доверие к нему, это ее «как хочешь». Оно означало: ты – главный. И еще – я настолько твоя, я – это и есть, в сущности, ты, и как ты захочешь, так и будет, потому что нет у меня другого предназначения, как только исполнять то, что угодно твоей душе.

Они поднялись к нему на этаж. Дежурная недобрым взглядом окинула Галину и, видя, что она идет с Сергеем, строго окликнула:

– Девушка, вы к кому?

Они понимающе переглянулись, вспомнив, очевидно, подобный сюжет в стародавние времена в латышской гостинице. Сергей подошел к дежурной и что-то, улыбаясь, тихо сказал. Она тоже улыбнулась в ответ и предупреждающе напомнила:

– Только до одиннадцати часов!

– А после одиннадцати вы дежурите? – по-прежнему улыбчиво спросил Сергей.

– Конечно! – кокетничала блондинистая дежурная с большой копной начесанных на голове волос. – Я на сутках.

– Ну тогда мы с вами договоримся, – и он положил ей на столик конверт.

– Что вы! – таращила глаза по сторонам дежурная, прикрывая рукой полученную от «иностранца» мзду. – Не положено!

Но он уже взял Галину под руку и повел в свой временный дом.

– Ну, здравствуй… – Он закрыл дверь на ключ и медленно стал целовать ее лицо, глаза, волосы, руки… И легко отвечая на его поцелуи, вспоминая его губами, дыханием, грудью, всем телом, всем сердцем, стараясь продлить и замедлить подступавшую к ним обоим вулканическими толчками страсть, она мягко отстранилась.

– Подожди, милый… Дай я на тебя посмотрю.

И они стали, тесно обнявшись, глаза в глаза смотреть друг на друга.

Он почти не изменился… Возмужал? Да, конечно… и у глаз еле заметная сеточка морщин, а в темных волосах и бороде (он по-прежнему носил бороду) ранние седые прожилки… Она тоже почти не изменилась… повзрослела, и в свои сорок два выглядит… ну, какая разница, он говорит: прекрасно!

– А где наши веснушки? – спросил он, снова целуя ее лицо. – Ведь сейчас, кажется, весна.

– Они пропали. Когда ты уехал, – ответила она ему, улыбаясь.

– Теперь я их воскрешу.

– В качестве моего главного украшения?

– В качестве моего… Ты завтракала?

– Я пила в поезде чай. С лимоном.

– Хочешь поесть?

– Нет. Потом…

Они ни о чем не спрашивали друг друга, словно все, что произошло с ними за эти почти двадцать лет разлуки, не имело никакого отношения к их любви, не зависящей, как оказалось, от времени, пространства и всех иных, посторонних им двоим событий.

Им не нужно было любопытствовать и выяснять мелкие или не мелкие подробности, которыми интересуются обычно люди, не видевшиеся долгое время. Была ли у него или есть жена, у нее – муж, дети, они знали друг о друге что-то более важное и сокровенное, что не нуждалось в словесной информации: она могла быть любой, и от нее ничего не зависело…

– Как же долго тебя не было… – наконец сказала она.

– Теперь я приехал за тобой, – сказал он.

– Не понимаю, как я могла жить без тебя так долго, – снова сказала она.

– Теперь я тебя никуда не отпущу.

Она улыбнулась, потом, вспомнив, что еще формально замужем, сказала:

– Я не могу. У меня муж.

– Это неважно, – возразил он. – Ведь это теперь неважно?

Она вспомнила своего бедного Юру и сказала:

– Он погибнет без меня.

– И я тоже, – серьезно сказал он.

– Ты – нет… – покачала головой она. – Ну что ты… Ты – нет…

– У меня умерла мать. На похороны я не смог. Я приехал только ради тебя, за тобой.

Она все улыбалась, перебирая руками его волосы.

– Это все уже было… все уже было… в другой жизни… А знаешь, ты был прав. У меня действительно в роду были священники. Дед со стороны отца, протоиерей Афанасий, расстрелян в тридцать седьмом… А отца посадили за религиозную пропаганду… он тоже хотел стать священником, после войны… Я читала его дело… Между прочим, допрашивал его твой однофамилец, некто старший лейтенант Евдокимов А.С.

– Это мой отец, – сказал он.

Она внимательно посмотрела ему в глаза и серьезно сказала.

– Этого не может быть. – И по его глазам она вдруг с ужасом поняла, что это не только может быть, но что это именно так и было.

– Но… ты же говорил, – начала она неуверенно, – что ты его не знаешь…

– Теперь знаю. Дослужился в КГБ до генерала. Приходил к брату за две недели до смерти матери. Каяться…

– Он жив?

– Да, жив. Но, кажется, очень болен.

– Ты с ним виделся?

– Сейчас? Нет.

– Не хочешь?