Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

шоке. Вряд ли такое самодурство сошло бы ему с рук, если бы не его болезнь, на которую списывалось теперь все… Оксана Григорьевна не расставалась с быстро намокавшим от слез платком, дочери хмурились, зятья понимающе переглядывались, и в их молодых мужских переглядах то и дело мелькали лукавые насмешливые огоньки.

Больше того, он заставил Оксану Григорьевну приготовить хороший стол и чуть не насильно затолкал в машину Бориса с женой и привез их в свой дом: знакомиться и поминать одновременно. Ему хотелось все сгладить и всех примирить. «Что здесь такого? – недоумевал Евдокимов. – Раз так сложилось. Отчего бы теперь, под конец жизни, не слепить всех в одну большую и дружную семью? Ведь они все – мои дети! И какая тут может быть ревность? Тем более со стороны жены и дочерей, когда им досталось все, а тем… тому, первенцу возлюбленному, да и второму… – он смотрел на Бориса ласково, хотя тот и не был так красив и талантлив, как брат, – ничего?! – Он подумал о внуке – отличный пацан, и сразу видно – его порода! – Эти-то дуры, – он почему-то называл про себя дочерей дурами, хотя те и окончили университет: одна – филологиня, другая – историк, в школу, понятно, калачом не заманишь, обеих пришлось в музеи пристраивать, – не желают рожать или не могут, кто их разберет! А жеребцы и довольны. – Это уже о зятьях. – А этот… – Он снова благодарно посмотрел на сына, – хоть и в бедности, и брат черт его знает где шатается, и мать болела, а родил-таки продолжателя рода, наследника!.. Только наследника чего? Что ему перепадет из евдокимовских богатств? Что ему отдаст жадная Оксана?.. Надо бы завещание… а что в завещании указать? Квартиру, дачу?.. Деньги?.. Да, деньги… Деньги можно и сразу, сейчас… пока не расхитили обе мотовки с бездельниками-зятьями – на даче палец о палец не ударят!»

И, улучив момент, он спросил Бориса:

– У тебя счет есть? В банке?

– Счет?.. Какой счет? Нет, конечно.

– Открой. На имя внука. Понял? Сегодня… завтра же и открой.

«Хотя нет, зачем на внука? Ждать до восемнадцати лет? Нет, ему надо сейчас… витамины, юг, солнышко». И он поправился:

– На себя открой. Слышишь? Нет, – снова передумал Евдокимов. – Открой два счета. Один на себя, другой на внука…

«Так-то оно вернее», – думал довольный Евдокимов, удивляясь и радуясь своей обретенной мудрости.

Борис сидел как на иголках, мало того что он не испытывал никаких сыновних чувств к Александру Степановичу (у него и язык не поворачивался назвать его отцом), он постоянно ловил на себе то косые взгляды Оксаны Григорьевны, то любопытные или насмешливые своих новоявленных сестер с их видными, холеными мужьями. «Не мог наотрез отказаться, – мучился Борис, – что за бабский характер! И денег не надо было брать! Еще тогда, в первый раз… Правда, очень уж неожиданно все произошло, просто не успел сориентироваться… Сергей бы ни за что не взял. Швырнул бы их ему в лицо, бросил вдогонку с лестницы… а я… я – взял. Дурак! Размазня! – ругал он себя. – Баба!.. И потом, когда мать умерла и в доме не было ни копейки… Надо было – кровь из носа! – перебиться, заработать, занять, а не звонить, идиоту, „папочке“: „Александр Степанович, мама умерла, вы обещали!..“ Теперь вот сиди в генеральской квартире и ешь черную икру с севрюгой!»

– Боря, о чем вы задумались? Не стесняйтесь, накладывайте еще икру, – раздался голос Оксаны Григорьевны над самым его ухом.

Борис вздрогнул и уперся взглядом в возвышавшийся над ним двойной ее подбородок с двумя черными бородавками, из которых торчало по нескольку седых волосков.

– И вы, Оля, не стесняйтесь, вы же наши теперь родственники, – с плохо скрываемой язвительностью произнесла хозяйка.

– Спасибо, я не стесняюсь, – сказала бесстрашная Олечка. Она действительно чувствовала себя как дома. В отличие от Бориса, она ужасно обрадовалась появлению богатого и солидного «папаши» и, предвкушая безбедное отныне существование, наивно и простодушно радовалась началу новой, столь многообещающей жизни.

– Вера, Нина, – обратилась Оксана Григорьевна к дочерям, – угощайте… а кем вам Оля теперь приходится?

– Жена брата – золовка, – усмехаясь, сказал муж старшей дочери Михаил.

– Ох, не говори мне, Миша, про брата, – закатывая глаза, прошептала Оксана Григорьевна так, чтобы не слышал муж. – Учудил напоследок! Бедный мой папочка, слава Богу, не дожил до такого позора!.. Миша, Миша, кто бы мог подумать, а?.. – И она снова промокнула платком глаза.

– Не берите в голову, Оксана Григорьевна, – сочувственно пожимая ей локоток, сказал старший зять. – К больным надо быть снисходительным…

– Ах, Господи! Да я уж и так!.. Уж куда больше!.. Ты не представляешь, Миша, какой это тиран!.. Всю жизнь он меня тиранил!.. Никто не знает, сколько я от него натерпелась! И вот пожалуйста! Еще и это! Кому рассказать – стыд!

– Мам, ты бы потише… – сказала Вера.

– Я – потише? Да я всю свою жизнь – потише! Он безобразничает, а я – потише! Да где же после этого справедливость?!

– Нина, – обратилась Вера к младшей сестре, видя, что мать становится неуправляемой, – ты бы увела ее, что ли, а то…

– Вот ты, Борис, – громко, на весь стол обратился к сыну Евдокимов, – не хочешь называть меня отцом…

– Да я еще просто не привык, – пробовал оправдываться Борис.

– Не-ет! Дело не в том… И правильно, что не хочешь! Ты вот небось думаешь, какой он нам отец?.. Что он для нас сделал как отец? Чем помог?.. Бросил как щенят в воду и… плывите сами, как можете… Так-то оно так, да и не совсем…

– Мам, мама!.. – теребила мать за рукав младшая дочь. – Мамочка, у тебя нет таблетки от головы, а? Что-то мне нехорошо… Выйдем со мной, а?..

Но Оксана Григорьевна сидела, намертво приклеившись к столу, слушая безумные речи супруга, и лицо ее медленно багровело.

– Ты вот знаешь, – продолжал Евдокимов, – кто помог твоей матери освободиться из лагеря, а? Знаешь?.. – Евдокимов заметно опьянел, и теперь его безостановочно несло по волнам памяти и чувств.

– А разве она… – начал Борис.

– Два года! Детский срок! А вы, бедолаги… – Евдокимов махнул рукой и сморщился, – а вы с братом…

– Папа, давай не будем, – сказала Вера. – Зачем вспоминать плохое?

– Нет, отчего же? Пусть говорит, интересно послушать. – Оксана Григорьевна едва сдерживала гнев.

– Если бы не я, не отдали бы вас из детского дома матери! Ясно? Так бы и сгинули под разными фамилиями в разных домах!

– А за что же… ее… в лагерь? – заикаясь, спросил Борис.

– За что! – усмехнулся Евдокимов. – За то, что в оккупации оказалась под немцами, вот за что!

– Но ведь она же