Городошники - Татьяна Нелюбина

При раскопках в золотоносном песке был найден ископаемый зуб мамонта. Этот зуб, на мой взгляд, очевидное доказательство тому, что мамонты некогда обитали в здешних краях. Зуб отнюдь не был принесен водой, ведь, по всей вероятности, золото так скоро не передвигается с того момента, как оно отделилось от своей жильной породы и смешалось с окружающей горной. В самом деле, как слитки золота весом во много унций (и даже в несколько фунтов) могли бы быть перенесены так далеко, не разрушившись по дороге?

Я спросила об этом у Сидорова. Он не знал. Ну а я и тем более.

Какова же была моя радость, когда мы, приехав в Екатеринбург, узнали, что господин Ханстин, профессор из Норвегии, тоже был в городе! Этот ученый, столь блистательно известный своими трудами по теории земного магнетизма, в 1828—1829 годах совершил на средства шведского правительства путешествие в Сибирь, чтобы изучить магнитные явления в этом интересном крае. Он хотел побывать на приисках, и мы присоединились к нему.

– Сидоров, – улыбнулась Роза притворно, – запреты, ограды и рвы – это и есть ваши предложения по охране природы архитектурными средствами? Через пять минут, – предупредила она, – я соберу ваши работы и на следующей лекции сообщу, кого освобожу от экзамена.

У прииска картина уже иной красоты – дол, по нему протекает ручей, и купами раскинулись красивые деревья, а за ними подымаются лесистые горы, и дали уже не видать, ну очень романтичное место. Здесь добывается платина, и ее добывают точно так, как и золото, но только земля, из которой добывается платина, имеет синеватый цвет, чего у золотоносной руды нет. Мы здесь много гуляли, вся местность, как запущенный сад. Вообще все заводы Демидова размещаются в красивых местах, по ним гуляешь, не нагуляешься.

– Зина.

– Ну.

– Избегаешь меня?

– Тебя избежишь.

– Нам надо поговорить.

– Говори.

– Не здесь.

Мы пошли в «Домовушку», он схватил меня, и опять все было, как было.

Днем мы делали вид, что ничего не было, а вечером я шла в «Домовушку». А если не шла, нигде места себе не находила, и опять шла к нему, он мрачно открывал дверь, как будто все заранее знал, и мне опять хотелось уйти, и он опять сминал меня, целовал.

А потом сидел, обхватив голову руками.

– Слабак я, дерьмо… Это все неправда, утром проснешься – неправда! Днем – неправда! А ночью… тошнее всего.

– Прохор, я тебя не люблю. Не переживай. Все будет хорошо.

Он меня обнял, потащил к столу. Закрыл дверь, погасил везде свет. Принес два шницеля с картошкой фри. Мы были такие голодные, что уничтожили их в два счета. Но шницель был жирный, и мне стало нехорошо. Прохор склонился надо мной.

– Зина, послушай, если ребенок, я женюсь.

– Пусти, не трогай, пусти, тебе говорят! – В животе кололо, будто я проглотила ежа, о, ежа!

В дверь постучали. Прохор открыл. Кислуха спросила, что здесь происходит.

Рвота подступила к горлу, я едва добежала до туалета, меня выворачивало наизнанку.

Кислуха в ужасе смотрела на меня.

– Зина… – едва-едва слышно сказала она. – Но ты же моя подруга, ты знала…

– Я тебе не подруга.

– Да, теперь ты мне не подруга… Теперь вы должны пожениться.

– Кто это тебе сказал? – я вытерла рот ладонью.

– Теперь вы должны пожениться.

– Дыши глубже, Кислуха, и все пройдет.

– Пройдет. – Трясясь, дрожа всем телом, она проговорила: – Гордым – легче. Гордые не плачут. Ни от ран, ни от душевной боли. На чужих дорогах не маячат. О любви, как нищие, не молят.

И мне в первый раз не хотелось прихлопнуть ее как муху.

В конце концов, у каждого свои молитвы.

Я поставила Давыдовой тройку по озеленению. Она улыбнулась, посмотрела на меня и спросила, почему?

Я тоже улыбнулась:

– Вы не удовлетворены своей оценкой, или вас интересует, почему я оценила ваш ответ как удовлетворительный?

– Меня интересуют допущенные мною ошибки, Роза Устиновна.

– Я с удовольствием на них укажу. Вы создали красивую группу из кустов каштана. К концу третьего года обучения вам не мешало бы знать, что каштан – дерево.

Она, все так же улыбаясь, продолжала смотреть на меня.

– Я эту красивую группу срисовала с ваших схем, Роза Устиновна.

Какая настырная!

– Хорошо, давайте поищем эту схему.

Мы пошли на кафедру, я положила перед ней рулон чертежей. У меня не было желания зря дискутировать. Она искала, я терпеливо ждала.

– Вот эта схема, Роза Устиновна.

В самом деле. Группа из кустов каштана. Я сама делала эти иллюстрации на листах ватмана цветными фломастерами. Я взяла зачетку Давыдовой и переправила тройку на четверку. Владимир Григорьевич рассказывал, что ему для двухчасовой лекции требовалось часов шесть-семь подготовки, приходилось захватывать и ночные часы. Утром он бодро шагал в институт и докладывал лекцию. Ждал, что его придет проверять кто-нибудь из учебной части. Но никого не было. Только раз пришел послушать декан промышленного факультета, преподававший строительные конструкции. Потом еще начальник учебной части заходил на часок. Он не был специалистом, но ему понравилось.

Шел дождь и, как всегда на Урале (резко-континентальный климат), будет лить весь июнь. И это очень хорошо – все-таки сессия. Все ходили прозрачные – нужно было сдавать «хвосты» и зачеты.

Владимир Григорьевич обратился ко мне:

– Что скажете, Роза Устиновна? Довольны результатами?

Довольна, сказала я. Группа работала дружно, увлеченно, принимала активное участие в хоздоговорной деятельности, которая вылилась в большую работу по застройке села Байкалово (Германом Ивановичем очень интересно решился генеральный план, но, как всегда, денег на продолжение работ не оказалось). Нами разработаны эскизные предложения по размещению деревянных скульптур в лесопарке.

– Нашей кафедре, – сообщил Владимир Григорьевич, – предложена еще одна интересная работа – по созданию памятников архитектуры и изделий народного искусства на берегах реки Ольховки в нашем городе. Предполагается свезти туда некоторые сносимые постройки.

Я засмеялась.

– Да, Владимир Григорьевич, без работы мы не останемся, – а сама думала, успеть бы домой до того, как Виктор приедет, как радостно и тревожно бывает наряжаться, душиться, рассматривать себя в зеркале и ждать, чтобы выбежать ему навстречу.

Пришлось встать очень рано, чтобы в шесть подойти к дому на Московской горке. Женщины шли поодиночке, с авоськами. Тихо называли себя, переодевались, многих тошнило. Толстая медсестра велела мне раскинуть ноги, побрила, намазала йодом. Потом мы сидели в коридоре в белых рубашках и ждали. От страха еще больше тошнило. Две убежали, не выдержали. Меня позвали. Ноги от тошнотворного страха подкашивались. Ложись,