Городошники - Татьяна Нелюбина

Мы лениво согласились: приемлемое решение.

Прохор был против:

– Только Нью-Йорка нам не хватало! А колорит города? А русское деревянное зодчество? А уральское жилище? Зина, ты у нас специалист, расскажи про него!

Прям, разбежалась.

Мы лежали на теплой набережной. У нас у всех были голубовато-белые тела, а руки, шеи и лица – бурые, будто не наши. Вот бы приделать к нашим телам не наши головы, чтобы все перепуталось. И Прохор забыл бы, что помню я, а я бы знала, что он это помнит.

Прохор, взъевшись на небоскребы, повел свой отряд по задворкам: смотрите, какие дома!

В темноте они, и правда, казались особенными. Светились окна-сердечки, окна-иллюминаторы. Мы влезли на Вознесенскую горку. Дворец пионеров с белыми колоннами был нам очень хорошо знаком – мы здесь проходили обмерочную практику. За ним была церковь, тоже бывшая, теперь там музей. А рядом – высотное здание «Бухара-Урал». Лично мне оно больше всего нравилось. Сидоров свернул к Ипатьевскому дому, где убили царя.

– Прохор, а его ты бы тоже оставил?

– Что за вопрос.

– Я слышал, его хотят снести.

– Нельзя. Это памятник нашей истории.

– Кровавой.

– Время было такое.

– Ладно, царя убили, а детей-то за что?

Комиссар нашего отряда подпрыгнул:

– Разве они были дети?! Цареныши! Тут буржуй грызся до последнего, за какой-то там заводишко… А у них – не просто дворец да заводы, а все! Вся страна, поля, леса, города, народ, все – «мое»! Они с молоком матери эти представления впитали, их уже было не переделать, этих «священных особ», и решение было верное, уничтожить под корень!

– Заткнись.

– Что-то я тебя, Шустова, не понимаю? Кого жалеешь? Царских выродков?! Да если бы в семнадцатом…

– Итак, Сидоров, – я взяла его под руку, – что же представлял собой город Екатеринбург к 1917 году? Город не имел водопровода, не было трамваев, уличное освещение состояло всего из ста двенадцати электрических фонарей и двадцати керосиновых ламп, да и те были размещены только в центре города. Весной и осенью город утопал в грязи. Екатеринбургские улицы, общей протяженностью восемьдесят восемь верст, не были замощены, замощенными были всего три версты… нет, пятнадцать. Главными типами жилых строений города были одно— и двухэтажные деревянные или полукаменные дома. Население города, вместе с Верх-Исетским заводом, составляло лишь 90 тысяч человек. Ведь была Первая Мировая война. Она изменила не только численность, но и состав населения – 1918 году только беженцев польского происхождения было около тысячи человек.

Тем не менее, в начале XX века росло значение города на Исети. Была образована Уральская область. В нее, кроме Екатеринбургского, вошли еще пять уездов. И город становился естественным центром Урала. Процесс, начатый большевиками, продолжался и после занятия города белыми. Жизнь обывателей, несмотря на войну, шла своим чередом. И даже не была лишена некоторых приятностей. Для увеселения горожан давал концерты чехословацкий духовой военный оркестр. Устраивались балы.

И все же тяготы военного времени напоминали о себе. Городская Дума постановила изыскать средства на нужды армии путем самообложения граждан. Для этого нужно было просто указать сумму добровольного самообложения.

Средства начали поступать. Депутация Сысертского завода вручила белому генералу Голицыну 60 000 рублей, собранных по подписке. От Верх-Нейвинского завода поступило 32 894 рубля. От Верх-Исетской Земской управы – 543 рубля. В октябре 1918 года на формирование 7-ой Уральской дивизии было пожертвовано ровно 538 609 рублей 15 копеек. За расходование денег с точностью до копейки генерал Голицын отчитался в газете «Уральский край».

Генерал Голицын, по отзыву Уорда, начальника английского экспедиционного отряда, представлял собой «прекрасный тип офицера старого порядка; аристократ до кончика ногтей, но превосходный руководитель солдат, рожденный для команды. Можно думать, что в его наружности сильная струя татарской крови, но вообще он из того сорта людей, с которыми предпочитаешь встретиться скорее друзьями, чем врагами».

В Екатеринбурге и его пригородах размещались тогда Отдельная кавалерийская бригада Партизанской дивизии имени атамана Анненкова, Барнаульский полк голубых улан, полк черных гусар, Оренбургское казачье войско и многие другие. И даже накануне взятия города красными, белое командование утверждало, что опасность далека.

Екатеринбург стал красным. Екатеринбургский ЧК завел 3 777 дел, обвинялось 6 229 человек. Уже в мае 1920 года президиум Губчека с согласия Губкома РКП (б) и Екатеринбургского Губисполкома принял решение организовать в городе концентрационный лагерь. Это был первый в Уральской области концлагерь для приговоренных к отбыванию наказания на принудительных работах.

В январе 1922 года в концлагере № 1 было 784 заключенных. Из них более четверти – бывшие белые офицеры (средний возраст двадцать семь лет). В лагере содержались крестьяне и мещане, особы духовного звания, казаки, почетные граждане и три дворянина.

Среди граждан Екатеринбурга, арестованных НКВД в 1937—1939 годах, бывших белых офицеров оказалось примерно столько же – двадцать пять процентов.

Погода была отвратительная, шел дождь. Но мы, в плащ-палатках, обследовали делянки Вадика – проверяли, как реагирует травяной покров на рекреационные нагрузки. Когда мы добирались сюда, к этим делянкам, на плечи Вадика, а он шел впереди, прыгнула рысь. Я шарахнулась в сторону, но Виктор прижал меня к себе, и все, ну совершенно все, стало нестрашным.

Мы заснули в землянке, на деревянных полатях, как были, в ватниках и жутчайших штанах, мы спали вповалку, как тогда, когда мы, юными, осваивали край. Мне снились костры, бородачи, тушенка в котелке, бурлящая над огнем.

Когда я проснулась, то так все и было, только в натуре. Пока вскипала вода для чая, Вадик играл на гитаре – солнце с утра пораньше светило! – и рассказывал нам, что очень скоро вокруг этого заповедника возникнет природный парк. Мои студенты будут его проектировать. Под моим, разумеется, чутким руководством.

– И под руководством Виктора, – напомнила я.

– Нет, пока ты сладко спала, я Виктора к нам в УНЦ переманил.

– Зиночка, что с твоей рукой?

– Пустяки, мама, просто немного разъело цементом.

– Зиночка, с больной рукой, как же можно заставлять тебя работать!

– Мамочка, потише ради бога, никто меня не заставляет!

– Ты можешь отлучиться? Ты такая бледненькая, пойдем, пообедаем где-нибудь… Vous pourriez mґindiquer un bon restaurant?[9]

– Не знаю, но «Восток», говорят, неплохой. Только, если ты не против, будем говорить по-русски.

– Бьен.

– Мама!

– Жаль, что ты не пошла в иняз. У тебя такие способности к языкам!

– К чему учить этот язык, если в жизни живого француза не увидишь.

– Как знать. Французский – язык дипломатов.

– От нас заграница далеко.

– Если бы ты поехала