Городошники - Татьяна Нелюбина

сказала врачиха, терпи. Не замужем? Нагулять сумела, теперь чисти вас, дур. Я сцепила руки замочком, положила на голову и постаралась думать о хорошем. Я вспоминала, как плавала на экзамене по истории искусств. Не тот билет вытянула. Не знала ответ на первый вопрос, потому что пропустила именно эти лекции, у меня тогда было ОРЗ. Мой спаситель Сидоров придвинул мне конспект, я благополучно списала и то, что списала, вдохновенно расписала. Преподавательница пришла в восхищение. Смотрела на меня с обожанием. О чем-то спросила. О плане какого-то храма. Я, думая, что троечку уже заработала, уверенно ответила: «В форме греческого креста». Спроси меня сейчас, что за крест, что за храм, знать не знаю. Преподавательница была счастлива. Поставила мне «отлично». А Сидоров получил «удочку» и был возмущен.

Но, может быть, и не был. Ему попалось «каслинское литье». Я все по нему знала и написала Сидорову шпаргалку, но он рассказывал без вдохновения. А я ему и павильон нарисовала.

– Все. Вставай.

Я встала, увидела кровь, зашаталась, нашла тапочки, схватилась за стенку, придерживая мокрую тряпку между ног, пошла и шла, и шла, и шла, и дошла до кровати, легла. Так же, по стеночке, приходили другие женщины, белые, как наши больничные рубахи с тесемками на спине, ложились. Было тихо. О боли нельзя было думать, можно было только радоваться, что все позади, и уговаривать себя, что скоро и боль пройдет. Все проходит, пройдет и это. Оказалось, что нет. Одну из женщин повели на повторную чистку, она заплакала в голос. Мы затряслись. Койки стояли в четыре ряда, по восемь, 8х4 = 32. Я сосчитала до ста. Верное средство не помогало. Я накрыла голову одеялом и стала думать о крепостных мастерах тагильских заводов и чем дольше о них думала, тем ясней понимала, какие это были мастера! Они известны живописью металлических изделий на знаменитом хрустально-прозрачном и прочном тагильском лаке. А народные скульпторы Прикамья прославили свой край деревянными изваяниями «мужицких» богов, а искусные живописцы – иконописью Строгановской школы. Много и других достоинств у народов Урала. Урал – «опорный край державы», сказал поэт Александр Твардовский. В XVIII веке его металлургическая промышленность была основой боевой мощи армии Петра.

Я скинула с головы одеяло, и мысли перестали перескакивать с одного на другое, а потом и вовсе исчезли. Я о них не печалилась, я не знала, зачем столько книг прочитала, зачем столько времени убивала в библиотечной тиши.

Женщины зашевелились, ожили, заговорили разом и к обеду уже все порозовели, многие впервые за эти ужасные недели могли есть, никого из нас больше не тошнило, и вечером они уже махали в окошко мужьям и любимым, а после ужина рассказывали, что снова готовы грешить, а другие клялись, что близко к себе этих кобелей не подпустят. Я еще не решила, к которому отряду примкнуть. Грудь набухла, из сосков сочилась сладкая водица. Я ни о чем не жалела и ни о чем Прохору не скажу. Я никому не скажу, что он мой первый мужчина. А моя первая любовь ждала, когда я до нее дорасту.

Вот так, братец Сидоров, ничего у нас с тобой не получится, хоть ты и оказывался рядом, когда мне попадался несчастливый билет. Мы уже почти поступили, сдали рисунок – капитель и голову, – черчение, русский и литературу, математику, оставалось только физику не завалить. Я вытянула странный билет – про лампу и вычисление света. Я знала, что провалюсь, и рисовала лампу, стол, окружности. Мой сосед Сидоров незаметно протянул мне клочок бумаги. Там стояла крошечная формула с «пи», и тут-то я все вспомнила. Я получила свою троечку и поблагодарила спасителя. Так что я учусь в институте с его легкой руки.

В четыре утра нас подняли, мы переоделись в свое и вышли на улицу. К домику поодиночке шли бледные женщины с авоськами, чтобы поспеть к шести.

А у нас – все было позади!

И вот ведь как странно устроен человек, то призывали лето, каникулы, мечтали о ничего-не-деланьи, а как только это время пришло – позаписались в стройотряд. Я не записывалась. Промаялась день, промаялась два и пошла в институт проведать девчонок.

На втором этаже стояла пыль. Какие-то несчастные существа в «намордниках» крушили стены, сыпалась всякая дрянь, куски штукатурки, дранка, мусор, песок.

– Эй, где девчонки работают?

– Штрабы бьют!

Энтузиастки. Больше проедят, чем заработают в этом так называемом стройотряде. Те, что поумней, на целину подались, коровник строить. Вот где деньгу зашибут. И самолично убедятся, что никому никакие фантастические проекты не нужны, а свинарник нужен позарез. Или еще что-нибудь в этом роде.

В другом крыле, высоко наверху в белых платках и респираторах копошились девчонки.

Я крикнула:

– Перекур!

Грохот утих, стало слышно, как воет ветер.

– Вы же здесь все попростываете. Окна догадались вытащить, а пока новые привезут?

Пришел Прохор.

– Зина, ты мне не расхолаживай отряд. А ну-ка все по местам! Такими темпами мы не то что институт, курятник не построим.

– Ко-ко-ко, – раскудахталась Давыдова, я кукарекнула. Мы стали важно расхаживать, выглядывать зерна.

Прохор махнул рукой и ушел.

Прибежал Иванов.

– Есть кто живой? Кирпич привезли, надо разгружать!

– Я еще жива, Иванов.

– Так пошли быстрей!

– Не могу, у меня грыжа.

– Ой, как смешно! А командир где?

– Где-то командует.

– Комиссар?

– А и комиссар есть?! Спасибо, что просветил.

Я напялила робу.

Мы встали конвейером, разгрузили кирпич. На следующий день таскали рамы. Через неделю руки уже не болели. Если пощупать мышцы, можно нащупать что-то металлическое. Этими крепкими руками мы засыпали пустоты в деревянных стенках старой штукатуркой и всякой дрянью. Люба наверху, на этих козлах, я – внизу, загружала ведра мусором и раз-два – наверх, к ней. И все мне казалось, что ведро сорвется и упадет кому-нибудь на голову, что девчонки не удержат равновесия и свалятся вниз. Всего этого не случилось, и мы сползлись на перекур.

Руки у всех красные, носы хлюпают.

– Братва, ректор идет!

Слабонервные повскакивали. Кто курил, живо придавил сигарету. Ректор – таинственное существо, не каждый сподобится его вот так вот увидеть. Короче, мы встречали его по стойке «смирно».

Наш ректор был очень красивый человек, в красивом костюме, в красивых туфлях. У него были светлые, очень голубые глаза. Он закурил. Оглядел стены, потолки с выбитыми штрабами, рамы у оконных дыр.

– Мы стоим как раз в моем кабинете. Будущем. Успеете к осени?

– Успеем!

– Где командир?

– Сейчас позовем!

– Как у вас с деньгами? На еду хватает?

– Пока еще ни