Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

был обязан чтению. К примеру, он не наблюдал за проходящими по улице прохожими, для того чтобы побольше узнать о жизни. Наоборот, он стремился узнать о жизни из книг для того, чтобы потом наблюдать за прохожими. Возможно, это слишком окольный путь. Но прохожие для него всегда были просто прохожими, не более. Только читая книги, он мог понять их, понять их любовь, ненависть, их тщеславие, другого способа у него не было. Да, только читая книги, и прежде всего прозу и драматургию Европы конца века. В их холодном свете он увидел наконец разворачивающуюся перед его взором человеческую комедию. Более того – он увидел собственную душу, в которой добро было неразрывно связано со злом. И не только о жизни он узнал из книг.

Он никогда не увидел бы, как прекрасны улицы Хондзё, никогда не открыл бы в себе такого острого взгляда на красоту природы, когда б не сборники трёхстиший эпохи Гэнроку[28] и несколько других самых любимых его книг. Именно эти книги помогли ему разглядеть, как мягко «круглятся горы, подступая к столице», как «осенний ветер играет цветами укон», как «паруса мокнут под осенним дождём», как «замирают во тьме крики цапли». То есть ощутить ту красоту окружающего мира, которой его не могли научить улицы Хондзё. Этот путь «от книги к действительности» всегда был для Синскэ путём истины. За половину своей жизни он успел несколько раз влюбиться. Но ни одна из женщин не помогла ему понять, что такое женская красота. По крайней мере, он не узнал от них ничего нового, ничего такого, о чём бы он уже не знал из книг. О том, как прекрасны бывают просвечивающие на солнце мочки ушей или тени от ресниц на щеке, он узнал от Готье, Бальзака, Толстого. Женская красота и теперь существует для Синскэ только благодаря книгам. Если бы он не узнал о ней из книг, то скорее всего открыл бы для себя не женщину, а самку…

К сожалению, Синскэ был беден, а потому не мог купить все книги, которые ему хотелось прочесть. Но он так или иначе выходил из положения. Во-первых, благодаря библиотекам, во-вторых, благодаря книжным лавкам, где можно было брать книги на прочтение, а в-третьих, благодаря собственной бережливости, из-за которой многие называли его скрягой. Как чётко запечатлелись в его памяти: книжная лавка на берегу рва, где он брал книги, добродушная старушка хозяйка, шпильки с искусственными цветами, которые она делала для приработка… У старушки никогда не возникало никаких сомнений в невинности «малыша», едва поступившего в школу. А «малыш» между тем изобрёл способ тайком читать одну книгу, делая вид, что ищет другую. И что ещё запомнилось ему необычайно отчётливо, так это улица Дзимботё: такой, какой она была двадцать лет назад, когда на ней располагались сплошные букинистические лавки, – и освещённый солнцем холм Кудандзака, возвышающийся над крышами этих лавок. Разумеется, тогда по Дзимботё не ездили ни трамваи, ни телеги.

Он, двенадцатилетний подросток, с зажатыми под мышкой тетрадками и коробочкой бэнто, часто проходил по этой улице по дороге в библиотеку Оохаси: полтора ри туда и обратно, – потом стал ходить в Императорскую библиотеку. Он хорошо помнит первое впечатление от посещения Императорской библиотеки, помнит свой страх перед высокими потолками, огромными окнами, массой людей, бесконечными рядами уже занятых стульев. К счастью, этот страх быстро прошёл. Синскэ привык к читальным залам, металлическим лестницам, ящичкам картотеки, к расположенной в подвальном этаже столовой – привык и полюбил всё это. Потом были ещё университетская и лицейская библиотеки. Сколько сотен книг взял он из этих библиотек? И сколько десятков полюбил? И всё же…

И всё же по-настоящему любил он только те книги, которые покупал сам, – любил независимо от их содержания. Для того чтобы иметь возможность покупать книги, Синскэ никогда даже не заглядывал в кафе. Конечно же, карманных денег ему не хватало, поэтому три раза в неделю он давал уроки математики (!) сыну своих родственников, который учился в средней школе. Если же денег и тогда не хватало, приходилось продавать книги, но в букинистической лавке за них давали только полцены, даже если книга была совсем новая. Кроме того, для него стало настоящей трагедией отдавать книги, которые долгие годы были его собственностью, в руки букинистов. Однажды вечером, когда в воздухе кружился лёгкий снежок, Синскэ шёл по улице Дзимботё, заглядывая в букинистические лавки. В одной из лавок ему на глаза попался томик «Заратустры», причём это был не простой «Заратустра», а тот самый, что он принёс в эту лавку месяца два назад, только теперь весь захватанный чужими руками. Остановившись перед прилавком, Синскэ стал перелистывать книгу, перечитывая отдельные места. И чем больше он читал, тем труднее становилось ему расстаться с «Заратустрой». Простояв так минут десять, он спросил у хозяйки:

– Сколько вы хотите за эту книгу?

– Она стоит одну иену шестьдесят сэнов. Но вам уступлю за одну иену пятьдесят сэнов.

Синскэ вспомнил, что продал «Заратустру» всего за семьдесят сэнов, но в конце концов, выторговав ещё десять сэнов, купил книгу за цену, в два раза превышающую ту, за которую когда-то продал, – за одну иену сорок сэнов. В тот снежный вечер на улицах было как-то особенно тихо, дома словно замерли, бесшумно скользили трамваи. Возвращаясь по затихшему городу в свой далёкий Хондзё, Синскэ всё время ощущал у себя за пазухой томик «Заратустры» с обложкой стального цвета, что не мешало ему потихоньку подтрунивать над собой.

Друзья

Выбирая себе друзей, Синскэ исходил прежде всего из их умственных способностей. Даже самый благовоспитанный юноша оставался для него пустым местом, если не имел никаких других достоинств, кроме примерного поведения, и не только пустым местом, а чем-то вроде шута, один вид которого вызывал в Синскэ желание поднять его на смех. Что ж, для человека, имевшего по поведению шесть баллов, это было, наверное, вполне естественно. Над такими «паиньками» он издевался всегда – сначала в средней школе, потом в лицее, а затем и в университете. Некоторые из его жертв пытались возмущаться. Другие были слишком благоразумны, чтобы обращать внимание на насмешки. Синскэ, когда его называли мерзавцем, испытывал даже некоторую радость и, наоборот, не мог сдержать негодования, когда его колкости оставались без ответа. Одним из таких благовоспитанных юношей был ученик гуманитарного отделения лицея, страстный поклонник Ливингстона. Синскэ, который жил с ним в одном общежитии, как-то раз с самым серьёзным видом поведал ему какой-то вздор вроде того, что сам Байрон проливал горькие