Беглец пересекает свой след - Аксель Сандемусе

к таким девушкам было неизменно безразличным, и, бедняжка, они всегда приползали к нему в слезах, в тщетной надежде, что их примут обратно, когда он захочет с ними покончить. Каждая по очереди делала ему предложение, но Латтерфроскен на это серьезно проворчал: «Думаешь, я на тебе женюсь, дубина?». И на этом все закончилось! Он дает повод задуматься над вопросом расовой гигиены.

Но я говорил о том времени, когда, будучи ребенком двенадцати лет, я стоял на дороге рядом с ним… Вдруг мы услышали странные звуки из дома, где жил Йенс Хансен. Мы подкрались ближе. Внутри кто-то сопел. Через мгновение кто-то негромко закричал: «О, нет, во имя Иисуса».

Мы не удержались и подошли к окну и заглянули внутрь. На диване лежали в обнимку Талл Дорте и Фрау Хансен; они извивались на руках и ногах, при этом всхлипывая и взывая к Иисусу. Тут Латтерфроскену приспичило пошутить: он громко постучал по оконному стеклу. Вскрик, удар об пол, и мы бросились бежать, как два кролика.

Именно тогда что-то пошло не так с моим нормальным отношением к Иисусу, и позже, когда Его эмиссары задавали мне свой вопрос: «Как ты относишься к Иисусу?» мне всегда приходилось прикусывать язык, чтобы не ответить: «Мне жаль Его».

Потому что именно так я себя и чувствовал. В то время я не совсем ясно представлял себе, чему именно я был свидетелем, хотя мы разнесли этот инцидент далеко по округе и без конца веселились по этому поводу. Тем не менее. В моем сердце была жалость к Иисусу. И я всегда чувствовал то же самое, когда Фрекен Нибе упоминал Его имя в школе. Меня возмущало, что Он должен быть кем-то для Талл Дорте и Фрекен Нибе. Он не был простым человеком противоположного пола.

С тех пор само название отталкивает меня. Это было что-то, что было на устах у Талл Дорте и Фрекен Нибе, что-то нецеломудренное; в нем было что-то физическое. А на рыночной площади пела Армия спасения:

Придите к Иисусу!

Придите к Иисусу!

Здесь стоят все кривоногие, глухие, косоглазые, все люди с красными носами и женщины с тощими ногами; все они собираются каждую неделю на рыночной площади, чтобы устроить вульгарный переполох. Им удавалось выжить. Когда нам нечем было заняться, мы отправлялись на собрание Армии спасения откуда нас выгоняли за плохое поведение.

НЕПРОСВЕЩЕННЫЕ ЛЮДИ

Однажды жена Оле Смеда увидела дьявола на своей кухне; он высунул голову из отверстия для сажи в дымоходе. Вскоре после этого жену Йенса Хансена тоже посетил Его Сатанинское Величество, и тоже на кухне. Она описывала его визит в экстазе, стоя на ящике так, что ее голова была выше дощатого забора, разделявшего два задних двора. Лукавый стоял там в одном углу и размахивал хвостом, который был обгоревшим, а размером он был не больше шести- или семилетнего мальчика. Скорее всего, она не осмелилась рассмотреть его слишком близко. В остальном у него было обычное биологическое оборудование, полная квота живого первородного греха, ноги козла, копыта лошади и пара изогнутых рогов. Пот струился по лицу Фрау Хансен, когда она продолжала свое пронзительное описание: «Но потом я накрыла крышкой чайник, и сказала: „Во имя Бога Отца и Его святого Сына Иесума Христума!“ И с этим он ушел!»

Дома мы, язычники, без конца веселились над этой ее абракадаброй. Обычно мы повторяли ее, стоя на одной ноге. В трезвом виде это всегда было «Jesum Christum», почему — не знаю; я не филолог, как и старуха Йенса Хансена.

Но сразу после того, как мы с мамой выслушали пронзительный и истеричный рассказ Фрау Хансен о ее переживаниях через задний забор, я почувствовал себя очень растерянным и по пятам за мамой вернулся в дом. Внутри она внезапно исчезла; она удалилась в узкое пространство кладовки и закрыла за собой дверь. Я стояла посреди комнаты неподвижно, как мышь, и мне было ужасно не по себе. Затем из кладовой послышался ряд странных звуков, кульминацией которых стал неконтролируемый взрыв смеха. Мать ушла одна, чтобы посмеяться, понимая, что неуместно давать волю веселью по поводу того, что хоть как-то касалось Иисуса.

Когда вечером отец услышал эту историю, он посмотрел на нас со следами улыбки на лице, но ничего не сказал. Из этого мы поняли, что вполне допустимо снова немного посмеяться, если только мы не зайдем слишком далеко. Отец не сказал ни слова.

Иначе, пытаясь охарактеризовать подобные вещи в целом, он сказал: «Есть некоторые непросвещенные люди».

Это не совсем точно выражает суть. Употребляемое отцом слово подразумевало, в основном, слабую умственную одаренность, угасающий интеллект или что-то в этом роде. Просвещение в банальном смысле было тем, чего ему самому, конечно, не хватало, но теперь, когда я могу судить о нем задним числом, я знаю, что он был самым мудрым человеком из всех, кого я встречал в детстве, и самым мягким.

Вы должны простить меня за то, что я снова упомянул своего отца, но он является важной персоной, раз уж мы затронули тему мифологии.

Люди благоговели перед гневом Отца. Я никогда не видел его в порыве гнева, но когда эмоции уже были на грани, он мог дать отпор противнику одним лишь взглядом. Это я наблюдал во многих случаях. Однажды к нам в мастерскую зашел попрошайка, и отец всегда давал такому человеку пять центов. Но этот человек был пьян, и отец сказал: «Я не помогаю покупать человеку виски!». Мужчина начал набрасываться на отца, но тут же получил такой взгляд — не более чем фокусировка глаз и движение кустистых бровей, — что отшатнулся назад через дверь, как будто его толкнули. Когда глаза отца были прикованы ко мне, я не стоил бы и фиги, но он всегда ловил себя на том, что это один из нас, и тут же смягчал выражение лица.

Однажды Пер, отец Латтерфроскена, был на работе в лавке, где отец трудился около сорока лет. В конце рабочего дня у мужчин была привычка собираться вокруг ведра с водой и мыться там же. Пер потянулся за мылом, но отец схватил его первым и сказал: «Ты должен сам понять, что нам неинтересно мыться с тобой в одной воде».

У Пера была какая-то болезнь кожи, которая заставляла думать о проказе.

Пер пришел в ярость. Отец напускал на себя важность? Может быть, ты думаешь, что ты что-то из себя представляешь?