Беглец пересекает свой след - Аксель Сандемусе

В Канаде я видел все это сквозь пальцы, и в тот день в церкви детское страдание вернулось ко мне с полной силой:

На алтаре стояла миска с рисовым пудингом.

ДОМ ВСЕОБЩЕГО УЖАСА

Однажды я был гостем в очень религиозном доме. Он был наполнен ужасом до самых краев. В этом доме жила огромная и жилистая собака, страшный огрызающийся зверь, настолько взвинченный и коварный, что его боялись сами люди. Никто не осмеливался даже близко подходить к дому. Окна были занавешены не обычными шторами, а одеялами в несколько слоев. Над одним окном было прибито тяжелое мягкое одеяло. Я знаю все о таких вещах. Я и сам всегда так делаю, когда остаюсь на ночь в Фагерстранде, днем часто закрываю все окна толстым слоем газет, потому что не всегда меня страшит именно ночная темнота. Это лицо у окна. Я не могу спокойно сесть, пока не узнаю, что я скрыт от посторонних глаз. Окно передо мной тоже должно быть закрыто так, чтобы через него проникал свет, достаточный для того, чтобы видеть. Последнее оставшееся открытое пространство может быть закрыто мгновенно при звуке приближающихся шагов. Я не хочу, чтобы меня видели, когда я один в доме. В газетах я делаю глазки; через них я контролирую свое окружение, оставаясь незамеченным.

Я не боюсь темноты. Я гуляю по ночам в лесу, и кладбище не пугает меня даже в столь поздний час. Никто никогда не должен знать, когда я нахожусь в доме. Или когда именно я выхожу. В свой домик и из него я всегда крадусь, как вор.

Это снова сарай Адамсена, но с ним совпало и нечто другое. Это заброшенный лагерь лесорубов в Ньюфаундленде, где человек укрылся одной темной бесконечной ночью, но там ему было еще хуже, чем в лесу. Я не могу оставаться один в доме в течение нескольких минут, прежде чем начну заново переживать ту ночь. Никто не должен знать, что я один в доме. Никто не должен заглядывать в окна. Никто не должен слышать меня внутри. Внутри своего домика я не открываю дверь никому, кто не подал бы сначала знакомый сигнал, да и то не всегда. Я сижу неподвижно с напряженным взглядом и жду, когда мой посетитель уйдет. Но я также могу сидеть там, в своей хижине, и быть человеком, который одинок и забыл свою боль.

В доме ужаса, о котором я только что упомянул, жили художник по имени Фердинанд Фогт и его сестра. Когда я познакомился с ними, Мизери-Харбор остался глубоко в прошлом, но в моем сознании дом Фогта стал одним из элементов трехслойной ментальной фиксации — три дома в одном: дом фогта, лагерь лесорубов и сарай Адамсена. И каждый из этих домов выражает два других.

Однажды Фогт остановил меня на улице, примерно четыре или пять лет назад. Мы жили в маленькой деревушке у моря. Он говорил нервно, бессвязно; причины, по которым он меня остановил, были совершенно бессмысленными, как он сам мог слышать. Чем больше он говорил, тем больше увлекался. Я заговорил, чтобы успокоить его. Он хотел, чтобы я пришел и посмотрел его картины.

Я уверен, что этот человек не умел писать картины. Или даже рисовать. Несколько небольших образцов его скульптуры показались мне более перспективными. Тем не менее, его картины произвели на меня огромное впечатление; они высвободили массу неприятных эмоций. Там были сцены, где Ноккен (водяной змей — прим. автора) в черноте ночи тащил пьяных женщин под волны; другие картины изображали Хелхестена (Мифологический трехногий конь — прим. автора), фыркающего над сверкающим в темноте трупом; Драугена (зловещее привидение, предположительно плывущее в лодке, половина которой отсутствует — прим. автора), затаскивающего тело женщины в свою лодку; мужчину, наполовину поглощенного трясиной, прильнувшего губами к женской груди. Всегда тьма с небольшим кругом света. Ядовитые цвета. Шафрановый, черный, тускло-зеленый. Все его выражение лица казалось посвящено призракам.

Фогт был высоким и худым, с густыми усами, которые придавали его лицу забавное выражение воина. Его глаза были бесхитростными и робкими. Интересно, не умерли ли до этого и он, и его сестра от голода, ведь по такому пути обычно идут люди, не умеющие блефовать.

Его сестра была такого же роста, как и он, но худее, бледнее, с такими же испуганными звериными глазами, лицом таким же жутким, как у призрака, и таким же бесцветным. Кроме того, ей не хватало интеллекта брата, ведь у Фердинанда Фогта он был, хотя и напоминал зеркало с волнами и изъянами в стекле. А вот от его сестры невозможно было добиться ни слова, так что можно предположить, что и она обладала некими способностями. Так это или нет, узнать было невозможно, потому что она ни разу не произнесла ни слова приветствия или прощания, стояла высокая, бледная и молчаливая, казалось, в растерянности, глядя с мольбой своими необыкновенными глазами. Но лишь один звук прозвучал из ее уст, случайный тихий шелест, мучительный звук из ее горла: «Хе-хе!»

Дом, где жила пара, всегда был наглухо закрыт. Дверь закрывалась на двойной замок и страховочную цепочку. Внутри двери от потолка до пола натягивалось тяжелое одеяло. Все двери между комнатами были заперты. Фогт всегда говорил шепотом со своей молчаливой сестрой.

После того, как я побыл у них некоторое время, я обнаружил, что меня пускали во все комнаты, кроме одной, поэтому я пришел к выводу, что у них была общая спальня. Мне удалось заглянуть в нее один-единственный раз. Окно было плотно закрыто ставнями, а над ставнями висела огромная картина. Свод с голыми стенами. Две узкие кровати, поставленные бок о бок.

И вдруг Фогт встал позади меня. Мы посмотрели друг на друга. Когда человек оказывался лицом к лицу с Фогтом, всегда происходило множество вещей. Его глаза менялись, с губ слетал слабый звук. Его огромные усы подергивались, движение переходило на все стороны его лица. Он смачивал губы и задерживал дыхание. Это было гораздо выразительнее, чем он думал, или, может быть, нет? Воздух между нами всегда был тяжелым.

Он сделал небольшое движение плечами, его беспомощные пальцы скрючились и извивались, как черви. Он заглянул в спальню, принял поспешное решение закрыть дверь. «Видишь ли, Арнакке, — сказал он слабо дрожащим голосом, — я остался без модели».

«Да?» Кажется, я выглядел несколько удивленным.

«И теперь мы с сестрой поговорили об этом — да, поговорили…»

«Да?»

«Дело