Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

— Собирайся! Живо! — выдохнул Антонов и стал протирать запотевшие очки. — Оника дал телеграмму: «Данаеву немедленно выехать в обком».

— Зачем? — спросил Нариман и сам удивился своему несуразному вопросу.

Женя замер с открытым ртом.

— Ты пойми одно, — успокоился наконец Женя, — бороться надо, отстаивать свою правоту. Ты ведь убежден в своей невиновности. Так? Ну и убеди в этом других.

— Это надо доказывать. А чем ты докажешь?

— Доказательства? Невиновность не доказывают. Доказывают виновность. Да, авария была, убыток был, но что мы имеем в результате? В результате добыча с помощью массового взрыва ускорила добычу руды. На сегодня мы уже дважды покрыли все убытки, слышишь? Об этом ты не думал?

— Как я мог не думать? Разве не ради этого мы предприняли взрыв, а? Чтобы польза была и заводы не стояли.

— Значит, с этого и следует начать. Уже сейчас убытки, вызванные взрывом, покрылись за счет добычи руды. За значительное перевыполнение плана рудник будет премирован, и не раз. Аманкул хвастается. Говорит: нет худа без добра. Бессовестный человек. Мы потрясены аварией, а ему хоть бы что, радуется. Хорошо все получилось, говорит. — Женя виновато посмотрел на Наримана: вроде хотел сказать, что разболтался не к месту и не ко времени. Увидев, что тот с места не двинулся, он снова оживился. — Нариман, поторопись же! Нам надо успеть на автобус.

Нариман написал записку Марзии, и они пошли навстречу новым испытаниям.

* * *

— Зря ты порвал это, браток!

Нариман уронил разорванный лист с расчетами, оглянулся и увидел у самого порога Адиля. Нариман даже вздрогнул от неожиданности. Он впервые встретился с Адилем лицом к лицу. Приходилось видеть его со стороны, но так — впервые. На скулах Адиля проступили кровавые прожилки, лицо стало каким-то фиолетовым, желтые мешки набрякли под красными, как у опившейся коровы, глазами. Подбородок зарос щетиной, неопрятной и клочковатой. В потухшие глаза страшно было смотреть. Совсем безжизненные.

— Зря порвал, — тусклым голосом повторил он. Прокуренные усы закрывали беззубый рот, и оттого казалось — слова сами ползут из-под них, вьются нудной и бесконечной лентой.

— Почему же зря? — спросил удивленный до крайности Нариман. У него мелькнуло подозрение, что Адиль ищет повода для ссоры.

— Я знаю, что говорю. Зря, — значит, зря. Все твои расчеты верны.

И тут он привиделся Нариману прорицателем, святым дервишем-гадателем. «Бред собачий!» — выругался про себя Нариман и сказал:

— А вам-то откуда известно сие?

— Я все знаю, браток, абсолютно все. — Глаза Адиля оставались такими же погасшими, и ни один волосок его усов не шевельнулся, даже ресницы не дрогнули.

Первое потрясение от неожиданной и неприятной встречи прошло. Нариман стал приходить в себя. Он присмотрелся к Адилю. Слова его миролюбивы, но слишком похожи на бред.

— Ты можешь не сомневаться, братишка. Я знаю. Все твои расчеты массового взрыва были правильными, неправильным было исполнение.

Нариман чуть откинулся назад и незаметно оглядел с ног до головы человека, который стоял у самого порога, неподвижный, как деревянная колода.

— Что вы стоите у двери? Проходите и садитесь. — Нариман подвинул табурет.

Адиль устало шевельнул рукой и безразличным взглядом оглядел комнату. Казалось, он силится что-то вспомнить, но никак не может. Так осматривают чужой дом. Крохотный огонек вспыхнул в зрачках и тут же потух, когда пустые глаза на миг уперлись в единственную в комнате кровать.

— Нет, пожалуй, не стоит рассиживаться, — сказал Адиль и посмотрел на свои ноги, обутые в разношенные кирзовые сапоги.

Наримана охватила жалость к этому потерянному человеку.

— Да проходите, не бойтесь ковер запачкать, — улыбнулся Нариман. — Нет такового.

Адиль долго и спокойно смотрел на Наримана, потом сказал:

— Я Думал раньше, что ты нахал из нахалов, а в тебе есть что-то человеческое. Пожалуй, браток, не смогу я тебе тут права качать. Но мне сейчас трудно приходится. Нужны башли до получки. Не сочти за обиду, братишка, выручи. Коли уважишь, исчезну тут же и не стану глаза тебе мозолить. Хотя о таких, как я, говорят: «Тебя уважать — себя не ценить».

После этих слов Адиль стал вдруг испуганно озираться, словно кого-то смертельно боялся. Глаза его стали чаще останавливаться на окнах и на двери.

— Откуда могут быть деньги у безработного? — ответил ему Нариман.

— Вся твоя судьба и, конечно, то, чтобы тебе снова работать, братишка, в моих руках. Правду тебе говорю. В тех твоих расчетах нет ошибки. Мне хорошо известно, отчего произошла авария.

— Откуда вы знаете? — механически спросил Нариман, чтобы заполнить тягостную паузу, и вдруг слабая надежда ожила в затосковавшем сердце.

— Я тебе еще раз говорю, браток, что знаю все. Ик! — На Адиля напала внезапная икота. — Но сказать тебе ничего не могу, иначе пропаду сам. А голова у меня одна на плечах. Так-то. Ик!

«Очевидно, это его метод выколачивать деньги на выпивку, — подумал Нариман. — Почему это его голова пропадет, коли правду скажет? Он-то при чем? Подожди, подожди…» Нариман вдруг вспомнил, что Адиль заведует складом взрывчатки.

— Присядьте, прошу вас. Так никакого разговора не получится. Вы стоите, словно чужой и, знаете, даже враждебный человек. Ну-ну, не упирайтесь! — И Нариман принялся стаскивать с Адиля грязное, поношенное пальто и почти насильно усадил его на табурет.

Адиль хоть и подчинился, но был явно обеспокоен и постоянно оглядывался то на окно, то на дверь. Нариман выглянул в окно. Никого. Только клочковатые облака, словно обитые медью, тяжело стояли в небе да с хриплым и зловещим криком летела стая черных ворон.

— Ну, говорите теперь, какое вы имеете отношение к аварии? Какая вам грозит беда?

На Адиля напала сильная икота. Он корчился и задыхался. Нариман кинулся к ведру с водой, стоявшему на печи. Но Адиль поднялся с табурета, подошел к подоконнику, на котором стояли чистые пиалы, накрытые газетой, взял одну и тут же увидел в уголке пустую наполовину бутылку вина.

— Э-э, браток, не нужно воды! Если можно, я лучше этого проклятого пойла выпью. — Он не стал дожидаться разрешения, опрокинул содержимое бутылки в большую пиалу, наполнив ее до краев, и с наслаждением выцедил. Потом вытер рукавом усы и повеселел. В глазах заиграло веселье, с оплывшего лица стала спадать синюшность, икоту словно ножом отрезало. — Ты, браток, задал мне очень трудный вопрос. Я, пожалуй, на него ответить не смогу. Думаешь, выпил стакан твоего вина, так расколюсь, все наружу выставлю? Нет, шутишь! Ищи дураков! Я тебе не райисполком! — Язык у Адиля развязался. — Иуда! Даже Иуда и тот продался за тридцать сребреников! — Адиль