Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

пристально и недоверчиво смотрел Нариману прямо в лицо. Ноздри его гневно раздувались. — Может, ты скажешь, что не знаешь Иуду Искариота? Ты же учился не меньше меня, так что имя это тебе должно быть знакомо. Впрочем, и среди дипломированных специалистов сколько угодно ослов, которые даже газет не читают…

В глазах Адиля появились ужас и отвращение, когда он заговорил дальше:

— Враги хотели убить Иисуса Христа, однако не могли узнать его среди двенадцати апостолов. Иуда же был лучшим учеником и другом Христа. И сказал тот Иуда, потребовав тридцать сребреников: «Кого поцелую, тот и Христос». Продал! А может, от великой любви к Христу, к его делу? А ты, брат, тоже из тех ослов с ромбом! Не обижайся! У тебя времени не было думать о таком, а меня безлюдье научило кое-чему. Горы и степь. Думаешь, зря убегали от таких вот Христос в пустыню, Заратуштра в горы, и Мухаммед, и Будда? Эх, ты! Видишь то, что тебе указали другие, слышишь то, что другие кричат в твои ослиные уши! Не журись, брат, это тоже правда… Христос начал подгнивать изнутри, изменять своему делу, а Иуда понял это и не захотел, чтобы Христа признали ренегатом, сам пошел на то, что глупцы назвали предательством, чтобы убить Иисуса физически, зато сохранить его учение, его дело на века. В свое время христианство было прогрессивным, не так? И тридцать сребреников взял, чтобы люди не стали искать глубоко причин его измены, и на то пошел сознательно, чтобы потомки клеймили имя его. Страшно! О, как страшно, браток! Нет, не предателем он был, а героем! Почему никто не вспомнит, как умер гордый и мудрый Иуда Искариот? Скажи мне, ты!

Адиль замолчал, уставившись на пустую бутылку.

Нариман был поражен услышанным. Все, что сказал Адиль, было неожиданно и дико. Он понял, как глубоко презирал его этот опустившийся, потерявший человеческий облик пьяница.

— У меня нет Христа, — вдруг горько сказал Адиль. — Я дешево не продамся. Мне нужны деньги. Много денег. А пока мне хватит и одной поллитры. Остальное завтра отдашь. Тогда ты узнаешь абсолютно все, и не останется больше парижских тайн. Я завтра выйду на работу. Как только освобожусь, приду. Я же сейчас на карьере болтаюсь. Электриком работаю Не удивляйся. У меня много специальностей. Как говорится, и швец, и жнец, и на дуде игрец, и геолог и электрик, и страж смерти на складе взрывчатки Кстати… Ах, да ладно… об этом после, потом скажу… Склад… Электрик — чес-тво по Райкину.

Нет, это не бред. Не похоже на обычную пьяную болтовню. Он что-то знает. Не прост, совсем не прост. И неглуп, подумал Нариман. Жалко, пропал совсем парень. Эрудит чертов!

— А чего или кого вы боитесь? — не выдержал Нариман.

— Это ты верно понял. Боюсь. И сейчас я тебе ничего не скажу. Не могу. Опасно. Голову могу потерять. Чтобы сохранить ее на плечах, я должен отсюда убраться в такую даль, где обо мне не слышали и где бы меня никогда не нашли. Ха! Как пророк! А для этого мне нужны средства. Иначе они меня не пожалеют.

— Они? Кто это они?

— Завтра, браток. Ты уж потерпи. Приду, как только смену сдам. Нет, только не в этом доме… Встретимся где-нибудь в другом месте. Хотя бы на автостанции. Знаешь, почему? Да потому, что когда я тебе все стану рассказывать, то должен одной ногой стоять на подножке автобуса! Вот так! Будет плохо, если я не смогу уехать. А для этого, я говорил, мне необходимы деньги. Думаю, ты успеешь их приготовить для меня. Пока же мне трех рублей хватит.

У Наримана мозги в простоквашу превратились. Мысли разбегаются, как нашкодившие ребятишки. Вдруг вспыхнуло желание схватить Адиля за глотку и заставить его сказать все, что тому известно. Однако он молча достал из кармана три рубля и протянул несчастному. Теперь и он перешел с ним на «ты»:

— Вот, возьми, пожалуйста. Только скажи, ради аллаха! — Голос его невольно задрожал.

Адиль рассмеялся. Только невеселым был тот смех. Голова его затряслась.

— Не веришь? Я же сказал — завтра. Работы сейчас невпроворот. Кончился отдых для экскаваторщиков. То и дело кабели надо наращивать. А для этого, сам знаешь, надо все время вести электролинию. Начальник по фамилии Ахрапов нахрапом берет. Орет, сволочуга! Чуть где случится обрыв, так он всех предков по женской линии переберет.

Молниеносным движением, почти не заметным глазу, выхватил Адиль из рук Наримана зеленую бумажку и заговорщицки ему подмигнул. Три рубля тут же скрылись в ладони Адиля, смятые и вожделенные. Теперь никаким бульдозером не разжать кулак Адиля, в котором зажаты деньги.

— Ну, браток, мне пора. До скорого свидания на автовокзале. Уговор не забудь.

Он выскользнул в дверную щель и пропал в темной круговерти зимнего скорого вечера, как тяжелый сон.

«Ему бы пить бросить, — с сожалением подумал Нариман. — Лечиться надо несчастному. Кабы не пил, то какой умный и знающий человек был бы. А вдруг он и вправду знает тайну аварии? Апырай! Хоть бы так оно и было!.. Он обещал сказать завтра. Эх, не нужно было отпускать его! Может, следовало его доставить в милицию, чтобы там его допросили как следует?»

* * *

— А ты знаешь, что сегодня у нас выходной день? — спросила Марзия, проводя ладонью по голове Наримана, сидевшего, сгорбившись, за низким столиком у окна.

Он поднял голову, и Марзия увидела, что глаза его покраснели.

— Ах ты боже мой! — обеспокоилась Марзия. — Да оставь ты хоть сегодня эти свои бесконечные расчеты! Снова начал? Глаза красные, щеки запавшие. Так и извести себя недолго. Все выяснится рано или поздно. В любом случае я рядом с тобой, всегда. И радость разделю, и в беде не покину. А ты все один да один. Зачем же так? Слушай, а не пойти ли нам прогуляться на лыжах? Вот здорово будет! Вчера как раз снег выпал. День такой ясный стоит, что грех киснуть в четырех стенах!

— Ну вот, — недовольно сказал Нариман, — люди смеяться станут. Скажут: «У него вина на шее такая, а он на лыжах раскатывает».

— Кому смешно, пусть смеется. Что нехорошего в лыжной прогулке в выходной день? — Марзия взяла его лицо в горячие свои ладони, наклонила к себе и слегка прикоснулась губами.

На лыжи они встали только, когда обошли Дегерес и углубились в ущелье Тасауз.

Сердце Наримана было не на месте. О вчерашнем визите Адиля он не сказал Марзии ни слова. Не хотелось причинять ей боль