Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

Адиль ноет под нос песенку. Ему по колено любое море и даже океан.

* * *

Слегка подтаявший за короткий солнечный день снег стал снова смерзаться, едва солнце перевалило к закату. Лыжи уже не скользили, а разъезжались по насту. Всякое удовольствие от прогулки стало пропадать. К тому же на востоке появились сизые тучи, низкие и тяжелые, и подул пронизывающий ветер. Нариман был так благодарен Марзии за то, что она вытащила его на эту прогулку, отвлекла от тяжелых мыслей, что просто не знал, как выразить ей свою признательность, и, как безусый юноша, ласковый, словно теленок, то и дело обнимал молодую женщину за талию, привлекал к себе и целовал. Но те сосунки лижутся, не понимая истинной сладости поцелуя, их радует новизна нежных отношений, у них поцелуи пресны, соли в них нет. А эти двое знают уже и горечь любви, и радость ее, умеют ценить чувство и понимают порывы другого, идут навстречу ему, зажигаясь сами. Губы их вливаются в губы, и этот поцелуй становится ключом, отпирающим сердца. А из открытых сердец хлынет такой глубокий и бурный поток нежности, что затопит весь мир и увлечет их в этом потоке.

Но разум хватал их за ворот и тащил на твердый берег. Он напоминал о житейских заботах, бытовых мелочах, потом, осмелев, начинал тревожить большим. Разум напоминал о неотложных делах, о вчерашней встрече с Адилем, о том, что к концу его смены Нариман должен быть на автостанции. Чувства и разум перемешались. Досадное сомнение закралось в сердце: «Уж не подведет ли меня тот Адиль?»

На обратном пути Нариман сказал Марзии:

— Пойдем мимо карьера!

Марзия не поняла, зачем это ему понадобилось, однако возражать не стала. Говорят, добрая лошадь знает свой дом, ее всегда тянет к своим яслям. Так и Наримана вдруг неудержимо повлекло к карьеру, какая-то сила вела его туда неизвестно почему. Разум услужливо подсказал ему оправдание: «Может, там встретишь Адиля».

Ветер усиливался, сдувая с веток колючий снег. Сухие и звонкие стебельки перемерзшего чертополоха стали погромыхивать, навевая тоску. Вокруг было тихо и чисто. Ни одно копыто не оставило след на ровном снегу. Зябко и неуютно в белом безмолвии даже колючкам. Они цепко хватаются за ноги проходящих мимо людей, словно молят взять их с собой или же остаться с ними в жутком царстве холода, которое скоро зальет лунный призрачный свет. Так и шли они среди зарослей чертополоха, продираясь сквозь колючки, когда вдруг чуть ли не из-под ног, шумно захлопав золотыми крыльями, вылетел фазан, подобный пламени. Фр-р-р! И пропал, как солнечный закатный луч, темный, алый, золотой. От неожиданности Марзия чуть не упала. Нариман поддержал ее.

— Тьфу! Надо же так испугаться! Как выстрел вылетел! — задыхаясь, проговорила Марзия, удерживая руками сердце на месте.

— Ну что ты, глупенькая! Ничего страшного! — принялся утешать ее, как ребенка, Нариман.

Вскоре лыжники помчались по степи и вылетели на край карьера. Снизу доносился рокот двигателей, поднимался дым и пар. Они увидели выстроившиеся в очередь машины. Возле замершего желтого экскаватора сгрудились люди. А на самом дне карьера посверкивала вода.

Когда Нариман увидел карьер, сердце его оборвалось и ухнуло куда-то в ледяной холод. Потом забилось бешеными толчками, медленно успокаиваясь.

Разве так уж трудно понять джигита, который еще жеребенком холил коня, кормил из рук, берег, как ребенка, любил, как невесту, вырастил, выучил и вдруг видит — аргамак его танцует под чужим седлом? Нариман горел вместе со всеми, замерзал, бедовал с карьером, болел его болезнями — и вот, когда пришла пора увидеть результаты своего труда, он оказался в стороне. Сожаление и обида охватили его, но он сдержал крик боли и только вздохнул прерывисто, как несправедливо обиженный ребенок.

Марзия взяла его под руку, привлекла к себе.

— Пойдем отсюда, пожалуйста! Придем домой, напьемся горячего чаю, согреемся, а то намерзлась я что-то.

— Идем, — согласился Нариман.

Они быстро двинулись по самому краю карьера. В самом низу Нариман разглядел человека, карабкающегося на крайний столб. Похож на Адиля, подумал он. Значит, смена его еще не кончилась, значит, успеет Нариман на автостанцию.

Он сознательно не давал укрепиться надежде, дабы не испытать горького разочарования. Мало ли что наговорит человек по пьянке! Он и соврет, дорого не возьмет. Но, с другой стороны, Нариман был заинтригован. Однако его охватили в пути новые сомнения. Нариман живо представил себе уютную, теплую комнату, горячий чай и ласковую Марзию рядом. Чего ради попрется он в холод зимней ночи? И вообще — идти или не идти, говорить об этом Марзии или промолчать? Скользил рядом с Марзией, размышлял и время от времени поглядывал в карьер.

Вдруг над тем крайним столбом что-то ярко вспыхнуло. К небу взметнулось короткое, ослепительное пламя и тут же пропало. Нариман схватил Марзию за плечо и резко повернул к себе. Глаза у него расширились, стали тревожными и больными.

— Ты видела?

— Что я должна была видеть?

— Разве ты не видела, как вспыхнуло пламя?

— Да, кажется, что-то сверкнуло. — Марзия удивленно посмотрела на Наримана. Она шла впереди, думала о своем и совсем не обращала внимания на то, что делается в карьере. Ей было непонятно беспокойство Наримана. «Мнительный стал Нариман в последнее время. От каждого шороха вздрагивает, каждой тени пугается!» — неодобрительно подумала она, но тут же, увидев, как изменилось лицо Наримана, остро почувствовала беду. Глаза ее невольно обратились к карьеру, и она увидела, что люди, толпившиеся только что возле экскаватора, бежали туда, где вспыхнуло.

— Постой здесь! Нет, лучше иди прямо домой, я скоро буду! — быстро проговорил Нариман, отстегивая крепления лыж.

Она ничего не успела ответить, как Нариман съехал по склону прямо на дорогу верхнего горизонта и помчался по ней вниз.

— Осторожней! — только и крикнула молодая женщина. — Камни.

* * *

Едва газик остановился, как водители окружили Аманкула Ахрапова и взяли его в оборот. До Адиля никому и дела не было, зато много серьезных упреков пришлось выслушать исполняющему обязанности главного инженера рудника. И странное дело — чем больше они говорили, тем острее Ахрапов чувствовал, кто является истинным хозяином рудника. Может, потому, что рабочие поднимали такие вопросы, задевали такие стороны производства, к которым вроде бы и близки не были. Аманкул стоял растерянный, потом, обозлившись, тоже принялся кричать. Голова его моталась на длинной шее, визгливый голос перекрывал гвалт:

— Ну, чего вы от меня требуете? Хотите живьем меня съесть? Я и так верчусь, как грешник в аду, на раскаленной сковородке. Коли не хватило кабеля, так