Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

я начинаю опускаться в черноту… И вдруг вижу отца. Он словно поднимается ко мне из глубины… Глубина зеленая, а лицо у отца белое… И не могу дышать. Мы ведь не замечаем, какая это главная драгоценность — воздух, и как это чудовищно его лишиться. Ты считаешь это слабостью, мой страх? Я достоин презрения?

— Продолжай, пожалуйста! — взмолилась я.

Наверное, с этой минуты я совершенно забыла о Степни, о своей прежней жизни и вчерашнем дне, в котором этого человека еще не существовало.

— Я понимаю, у матери не было другого выхода. Она делала все для моего образования. Джасперс исправно платил и за школу, и за Кембридж… Но я отучился два года и бросил. Поэтому. Ничего от него не хочу. Я поклялся. Верну ему все, до последнего шиллинга.

Раздался шорох. Я вздрогнула. Кристофер улыбнулся.

— Не бойся, иногда сюда забираются кошки погреться на теплых трубах.

Успокоенная, я опять положила голову ему на плечо. Я была готова остаться в этой оранжерее и жить хоть на полу, как бродячие кошки.

— Оранжереи — это у меня от отца. Отец проектировал замечательные оранжереи. Он умер совершенно недооцененным. Я не хочу повторить его судьбу. Знаешь, я не понимал, почему так несправедливо устроен мир, пока не прочел Маркса. И все стало ясно, словно пелена упала с глаз. Все стало ясно. В жизни, в истории. Все внутренние шестеренки человечества стали понятны. Знаешь, когда я осознал, что будущего у этой страны нет? Рассказать?

— Расскажи.

— Ты слышала о Хрустальном дворце Пакстона?

— Хрустальный дворец? Да, слышала, это где-то в Сиднэм-Хилл, никогда там не была, а что?

— Я так мечтал его увидеть! Видел на фотографиях Деламотта, в отцовских иллюстрированных каталогах Найта Франка и Ратли, но увидеть своими глазами! И вот отец повез меня туда после войны. Там устраивали фейерверки перед главным входом по четвергам… И вот, мы поехали. Это было ужасно.

— Почему ужасно?

Кристофер вскочил и стоял передо мной на фоне неба и какой-то юкки, словно актер на сцене.

— Потому что я мечтал увидеть совсем другое! Представь себе, Ханна, дворец из стекла, в котором легко помещаются три — слышишь, три! — собора Святого Павла. Высота купола тридцать девять метров! Облегченный чугун и листовое стекло — его делали по уникальной технологии, и еще дубовые полы, многослойные арки из дерева! Все модульное, все разбирается и собирается. Три собора Святого Павла! Восемь котельных отапливают это гигантское пространство, одиннадцать миль отопительных труб! Старый Пакстон был гений: он понимал, что самое главное в оранжерее — выбор места. Такое место, где достигается оптимальный угол наклона солнечных лучей. Он все рассчитал. Оранжереи создают двое — архитектор и солнце! Архитектор и солнце!

Голос его прерывался от возбуждения.

— И вот, представь себе, Ханна, открытие самой большой оранжереи в мире! В истории человечества! Целая роща королевских пальм. Привезли кораблями. Высаживать их мобилизованы военные моряки. Кораблями привезены растения со всего света! Тасмания, Новая Зеландия, Соломоновы острова! Новая Каледония! Мексика! Пакстон успевает везде, бесится при малейшем отступлении от плана. Понимаешь, все должно быть высажено в точном соответствии с углом падения солнечного света! Плантация ананасов! Апельсиновая роща! Саженцы бананов Кавендиша — Пакстон сам вывел этот сорт. Он был не только архитектором от Бога, но и ботаником от Бога! А дальше абсолютные чудеса. Только представь: на огромном озере — листья лилий Виктория Амазония! — Кристофер заметался с раскрытыми руками, стараясь изобразить их размер. — И каждый лист размером… размером с большой круглый стол! На них застыли девочки-акробатки, одетые павлинами. Эти листья запросто выдержали бы тебя. И вот королевский кортеж въезжает в аллею, освещенную тысячей газовых ламп! Дарвин с женой на открытии. Толпа в сорок тысяч взрывается криками! Сорок тысяч, Ханна, это же население целого города! Целый город умещается в оранжерее Пакстона. Урожаи ананасов. Юг Лондона. Смог, дожди, промозглый холод. Представила?

— Представила! Я там живу, — засмеялась я.

— Так вот: Лондон и урожаи ананасов! А потом, Ханна, милая моя девочка, в Хрустальном дворце ставят орга́н в четыре с половиной тысячи труб! Орган! (Он сказал «милая моя девочка»!) Представляешь? Ставят сцену, тысячи кресел. Нигде в мире нет ничего подобного. Играют Шекспира. Играют Генделя, генделевские фестивали! Сотня тысяч зрителей. Все это я представлял себе по книгам столько раз. Мечтал. Мы приехали туда с отцом после войны — он не хотел, настоял я. И чем все кончилось?

После паузы, он сел на пол напротив и продолжал упавшим голосом:

— Ничего. Запустение. Останки мертвых пальм. Никто не топил во время войны, все тропические растения погибли. Все усилия стольких людей, весь их гений — все пропало. Огромное, пустое, запущенное пространство. И мне показалось — это символ, это знак. Британия кончена. Будущего нет. Для строек, подобной этой, нужно ощущение будущего. Если подобная оранжерея и может быть где-то построена, то только в России.

— Мой дед, родители бежали из России… Был погром, — сказала я зачем-то. Зачем?

— Ханна, они бежали из России жестокой и отсталой. Ее больше нет. Знаешь, у Пакстона была одна главная трудность. С подачей воды. Пришлось построить водонапорные башни. Но в России мои оранжереи будут на берегу реки, у меня не будет подобных трудностей. Правда, температура… Но все это решаемо, это решаемо. Там хорошие инженеры. Ты не представляешь, какие гениальные системы отопления мы разработали всего за два месяца!

— Ты знаешь, мой дед ложился спать в одежде. Они всегда ждали, что случится что-то ужасное. Ему выбили глаз в России. Я выросла в доме, наполенном их страхом, он все испортил, и их тоже. И моя мать…

— Да, технологически все решаемо, все решаемо… А погромы… Понимаешь, в истории было все, кроме справедливости. Шесть тысяч лет цивилизации! И всегда одни угнетали других. Иначе не мыслилось. И вот теперь русские впервые пытаются построить жизнь на другом фундаменте — справедливости. Справедливость понимают даже животные. Я читал, где-то поставили опыт на собаках. Собакам в одной клетке давали сосиску за выполненный трюк. И вот в одной из них однажды за тот же трюк дали огурец. И знаешь, что она сделала?

— Что? Укусила?

— Она отказалась выполнять трюки.

— Забастовка, — засмеялась я.

— Да, именно, забастовка! — Кристофер был очень серьезен. — Понимаешь, эти законы заложены в нас самой природой. Удивительно, что только Маркс сравнительно недавно их открыл. И после этого уже нельзя жить и думать по-старому. Именно это наше британское болото не хочет понимать.

— Или не может?

— Или не может. Значит, болото нужно осушить.

— Кто такой Гендель?

Он не сразу вник в мой вопрос, посмотрел, как разбуженный.

— Что?

— Я понятия не