Бесконечное землетрясение - Эван Дара

настоящее, постоянство без передышки. Теперь часы, каждое тиканье, обещают другое. Инаковость. Любое изменение приветствуется. Он вздрагивает, пробуждаясь от мысли. Обещание — это уже осуществление, говорит он себе. Возможность перемены — уже свершившаяся перемена. В груди у него вспыхивает. Впервые за долгий период он благодарен за время.

Он устраивает сиесту. Ему всегда нравилось это слово. Это будет редкое удовольствие. Где «редкое» значит «никогда ранее не испытанное».

Так и останется. Он не может спать. Он подпрыгивает, вибрирует. Но сейчас тревожно его воображение, сдобренное предвкушением «после».

Он садится, избиваемый толчками Q2. Его посещает вдохновение. Он пойдет в местный распределитель. Купит немного чаю. Может, раньше он пропускал прилавки с чаем. Приучил себя не видеть их. Прекрасная мысль.

Но. Только не надо покупать слишком много чаю. Скоро ему отправляться в путь.

Он встает, потягивается, покачивается, решает оставить брезент и одеяла здесь как есть, вещмешки вместе с ними. Это спальное место далеко от нахоженных путей. Его никто не найдет.

Он удаляется той же дорогой среди кустарника, по которой пришел сюда. Немедленно падает. Встает, отряхивает грязь. Что случилось? Отвык ходить налегке, говорит он себе, передвигаться без рюкзака и нагрудной сумки. Плечи не обременены, икры расслаблены. Безмерно расширилась его способность оценивать ландшафт, участвовать в нем, не сталкиваясь с ним. Ему в новинку эта вторая степень раскрепощения.

К этой перемене можно привыкнуть очень просто, думает он. Он идет дальше. Чувствует, как с каждым шагом отмахивается от корчащегося мира.

Он мечтает, как купит себе чаю.

Распределитель он находит быстро. Налегке ноги сами приводят его прямо туда, думает он. Он шагает между рядами и низкими стеллажами, смотрит на товары с просветленным вниманием. Фрукты, налокотники, посуда, куски брезента, все по обыкновению. Все колеблется, оседает, перебирается, коричневеет от пыли. Но чаю нет. Он ищет его по периметру загона. В центре. Не видит ни подносов с маленькими темными листьями, ни, хотя это и так маловероятно, картонных коробок с напечатанным рисунком.

Неважно. Пласидо знает, где купить чай с рук. Снова предложит. И вскоре он будет чувствовать себя достаточно свободно, чтобы принять предложение.

Раз уж он в распределителе, то покупает стандартный набор провизии. Плюс одну гуаву сверх. Идет прямо к горке. Берет две.

Он легко находит зелено-коричневую тропу, чтобы вернуться к своим вещам. Свою тропу.

Дорога спокойна. На земле он видит, как ему кажется, свои следы, оставленные по пути в противоположную сторону, острые кончики указывают на него, потом ему за спину, и это несмотря на произошедший позже сумбурный сдвиг дерна, почвы. Когда на плечо ему опускается тяжелый удар, он думает, что нечто упало на него — древоветвь, мертвая птица. Но потом он резко поворачивается и понимает, что ничего подобного быть не может. Сердце несется вскачь, его начинает трясти. Так и трясет, сводя все мышцы судорогами. Одежда прилипает к коже, приклеивается потом, который накачивает насос страха.

ТЫ?

Ноги подгибаются.

Лежащая у него на плече рука жандарма ставит его прямо. Жандарм смотрит исподлобья. За его спиной стоят еще трое, все в синем и в круглых синих шляпах. Форма уголовного подразделения.

ТЫ? — говорит жандарм, вцепившись в него крепко, как в поручень.

Он думает, что будет все отрицать, потом понимает, что не будет. У них есть фотографии. Собранные доказательства. Результаты экспертизы, возможно, отпечатки пальцев. Он замыкается, не говорит ничего не сказанного слезами.

Жандарм накидывает наручник на его левое запястье. Скрежещущий звук, холодный металл застегивается, неумолимо твердый, окончательный, непреклонный. Он вытягивает руку вперед, чтобы наручник не повредил его часы. Этот жест ускоряет его передвижение в том направлении, куда тащат его жандармы.

Они шагают и шагают по зелено-коричневой тропе, и большинство провизии, которую он купил в распределителе, высыпается из его карманов. Когда-то достаточно глубоких карманов. Он слышит, как сапоги на твердой подошве пинают и давят гуавы.

Он спотыкается, но жандарм держит его, толкает вперед. Его независимость теперь потеряна спереди назад, в дополнение к таковой по вертикали. Жандармы сворачивают и увлекают его вместе с собой, потом уверенно выходят на незнакомую извилистую тропу. Они знают маршрут. Они проходят сиденье от машины, наполовину раскуроченное, наполовину перечеркнутое паутиной, женскую туфлю на высоком каблуке, четыре пня, намекающие на полукруг. Но он оставляет все это без внимания. Ему больше не нужны ориентиры. Ему не нужно искать путь назад.

Он не может точно сказать, исходит ли грохот от безразличной земли или от шагов сильных ног жандармов. И без того оглушительный, он еще усиливается. Жандармы спотыкаются, но всегда остаются на ногах. Ничто не мешает тычкам и дерганью. Наручник впивается в запястье, впивается снова. Царапает, доставляет каждый раз больше боли. Жжет, но всегда холодит кожу. Минуты через четыре они достигают окраины Тисины. Или через три. Он не может свериться с часами.

Входят в город. Там безлюдно. Он воспринимает это не как шанс, а как покинутость. В этом опустелом пространстве жандармы тащат его за угол, откидывают полотнище палатки, и он оказывается в прочном строении, здании со змеящимися коридорами и множеством примыкающих комнат. Его ведут по коридору с земляным полом, поворот за поворотом, мимо выключателей света, дверей с табличками, под потолком с трубами. Внезапно в этом коридоре появляются люди. Те, кто в униформе, не смотрят на него. Те, кто в тряпье и защитной экипировке, пялятся на него, следят за ним глазами, и все же именно они врезаются в него. Где-то жужжат и клацают машины.

Они прибывают в маленькую комнату с голыми бежевыми стенами и земляным полом. Большая рука ложится ему на плечо, стискивает его до боли, бросает на металлический складной стул, который скользит по земле, когда он падает на него. Жандарм расщелкивает челюсти наручника, снимает его. Он крутит запястьем, потирает свежее кольцо содранной кожи с кровоточащими ссадинами. Его стул дрожит на удивление сильно, учитывая нахождение в помещении.

СИДИ.

Жандармы удаляются. Он задыхается, потеет, осматривает все четыре угла комнаты. Приглядывается к стыкам стен. Он знает, что нельзя бежать. Он не сможет выбраться из здания. Ему неизвестно, по каким коридорам уходить. С момента Натиска это первый раз, когда он сидит на стуле.

Входит новый жандарм. В такой же униформе. Широколицый, рябой. Он слышит пронзительный визг, летающий над комнатой. Он не уверен, что это: сирена или слуховые галлюцинации.

ДЕНЬ.

Он не отвечает.

БОЯТЬСЯ НЕ НАДО.

Он опускает глаза.

ВСЕ ХОРОШО.

Другой жандарм входит в комнату. Начинает говорить.

МОЛОДОЙ