Дураки все - Ричард Руссо

Бутси вернулась на кухню в одном из своих любимых ярких, длинных и просторных платьев, под которым, на взгляд Салли, всё колыхалось слишком обильно и буйно.

– На что спорим, скажут, будто Карл сделал это специально, ради страховки?

– Уже говорят.

– Ты тоже так думаешь?

– Я допускаю, что он на такое способен, – ответил Салли, – но нет, вряд ли.

В основном потому, что все свои бредовые замыслы Карл первым делом выкладывал Салли.

– Пива хочешь? – Бутси открыла холодильник.

– Нет, спасибо.

– И хорошо. А то оно кончилось.

И пиво, и все остальное, судя по пустым полкам. Неужели их дела настолько плохи? – удивился Салли. Ведь у Руба теперь есть постоянная работа на кладбище, Бутси служит в больничной столовой – правда, и там и там платят не так чтобы много. Салли понятия не имел, на что они тратят деньги, но Руб все время сидел без гроша.

Бутси выдвинула ящик под телефонным справочником, и Салли мигом отвернулся, поскольку, так уж вышло, знал, что в ящике Бутси держит свой инсулиновый шприц. В прошлый раз Салли не отвернулся, и зря: увидев, как Бутси прямо сквозь платье воткнула иглу себе в живот, он едва не лишился чувств. От одной лишь мысли о том, что сейчас происходит за его спиной, у Салли на лбу выступил пот.

– Скажешь, когда закончишь.

Бутси фыркнула, явно наслаждаясь его неловкостью.

– Такой крутой мужик – и такой слабонервный.

– Если бы во Вторую мировую сражались иголками для шприцев, я дезертировал бы еще из лагеря для новобранцев.

– Можешь поворачиваться. Я все, – сообщила Бутси.

Салли ей не поверил и не повернулся, пока не услышал скрип задвигаемого ящика. Когда Салли наконец отважился взглянуть на Бутси, она озирала кухню с таким видом, будто это зрелище внушает ей отвращение, но делать она все равно ничего не намерена.

– Я так понимаю, ты не умеешь чинить посудомойку.

– Ты меня спрашиваешь каждый раз, как я прихожу, – ответил Салли. – И каждый раз я отвечаю: “Нет”.

– Может, мне удастся уговорить Карла приехать и взорвать эту кухню, – сказала Бутси. – Разнести все к чертям собачьим и начать сначала. – Салли ничего не ответил, и Бутси, прищурясь, добавила: – Не надо, не говори.

– А я и не собирался.

– Еще как собирался. Ты хотел сказать, что через месяц здесь все было бы ровно так же.

– Неправда, – возразил Салли. (Скорее, через неделю.)

– Я же не дура.

– А я разве сказал, что дура?

– Да нет, не сказал, – ответила Бутси. – Наверное, это голос в моей голове. – Она подошла к окну, выглянула в темноту. – Тебе случается слышать голоса в твоей голове?

“Постоянно, куколка”, – хотел было признаться Салли, но Бутси выпалила: “Твою мать!” – и в голосе ее сквозило такое неподдельное изумление, что Салли тоже подошел к окну. На земле чернела ветка – ее очертания можно было безошибочно узнать даже в темноте, – которую Салли и Руб должны были сегодня спилить. Неужели эта хрень отломилась сама собою? Нет, у подножия дерева валялась бензопила, которую Руб позаимствовал накануне. Может, устав дожидаться Салли, Руб взял у кого-то стремянку? Но их ближайший сосед жил в полумиле, пешком со стремянкой, пусть даже алюминиевой, далековато. Может, Руб вызвал службу обрезки деревьев? Маловероятно. Учитывая, что он сам раздобыл пилу. Да и Бутси дала бы ему по яйцам, если бы он заплатил кому-то за то, чем обещал заняться самостоятельно. Правда, Руб мог позвонить своим двоюродным братьям, владельцам фирмы по вывозу мусора, – или, быть может, они проезжали мимо по дороге на свалку и предложили помочь, но тоже вряд ли. Руб не очень-то ладил с братьями и не стал бы у них одолжаться, а они не из тех, кто предложит без просьб. Насколько было известно Салли, он единственный друг Руба.

– В этом весь мой муженек-полудурок. – Бутси недоверчиво покачала головой. – Месяц не может собраться и выполнить мою просьбу, спилить эту чертову ветку, а потом просто уходит, даже ее не убрав. На что спорим, что и через месяц ветка будет на том же месте?

“Как вся эта грязная посуда? Как та груда коробок из-под пиццы?” – вертелось у Салли на языке, но ему хватило ума сдержаться.

– Не-а, завтра мы ее уберем, обещаю, – заверил он Бутси.

Ее кошелек лежал на кухонном столе, Бутси достала десятку и сунула в стоящий у раковины стакан с засохшим осадком апельсинового сока.

– Мои последние десять баксов, – Бутси подняла стакан, как вещественное доказательство. – Спорим, завтра в это же время ветка будет лежать где лежала.

Салли разозлился.

– Если ты думаешь, что я не возьму твои деньги…

– Я так думаю, тебе не выиграть, – уверенно перебила Бутси, и ее самодовольная ухмылка – давай, плати за свои слова – так рассердила Салли, что он вынул две пятерки из зажима для денег. – Легкая добыча, – добавила Бутси, положила его банкноты в стакан из-под сока и поставила на раковину за шаткой пирамидой тарелок. – Я знаю, с кем спорю. Жаль, нам больше не из-за чего поспорить.

– В таком случае я ухожу, не буду мозолить тебе глаза. – Салли направился к двери. – Если балбес объявится, передай ему, я прошу прощения, что его продинамил. Я какое-то время посижу в “Лошади”.

Не успел он дойти до гостиной, как Бутси сказала:

– У меня к тебе вопрос.

Салли обернулся и увидел, что в ее глазах, секунду назад сухих, стоят слезы – того и гляди прольются.

Господи Иисусе, подумал Салли. Только не это. Женщина расстроена, а он опять не заметил. Если это случается снова и снова, значит, он попросту идиот. И вот так всю жизнь, начиная с его бедной матери. Видит бог, жена Большого Джима Салливана имела полное право отчаиваться. И хотя Салли тут был ни при чем, он тем не менее принимал ее боль близко к сердцу и сызмальства осознал, что вина за женское горе почему-то ложится на того из мужчин, кто сейчас рядом. Впрочем, он и сам в этом смысле оказался далеко не безупречен. Вскоре после того, как его мать сошла в могилу, Салли принялся обманывать надежды женщин самостоятельно. Одну за другой: с этого потерявшего управление поезда не сойти, когда он летит под горку. Порой он бывал первопричиной их разочарования (как в случае с Верой, его бывшей женой), порой сопутствующим обстоятельством (как в случае с Рут). И если ты это заметил, значит, пора бежать, но чаще всего ничего ты не замечал. Эти разочарованные