Почтовая открытка - Анна Берест

И посмотреть. Я не спала всю ночь. Рано утром села в машину и двинулась наобум по дороге… Что-то вело меня, я не потерялась, не пропустила поворот, доехала до места и наугад остановилась перед каким-то домом. Позвонила. Через несколько секунд дверь открыла женщина. Пожилая, лицо милое, приветливое, седые волосы — очень приятное впечатление. «Извините, я ищу дом семьи Рабинович, во время войны они жили в Лефорже. Вы ничего об этом не слышали? Не знаете, случайно, где этот дом?» Женщина смотрела на меня как-то странно. Потом побледнела и спросила: «Вы дочь Мириам Пикабиа?» У меня перехватило дыхание, я стояла, словно окаменев, перед этой женщиной, которая прекрасно понимала, о чем я говорю, и это было вполне понятно: именно она купила наш дом в пятьдесят пятом году.

— Мама… Ты хочешь сказать, что совершенно случайно, наугад позвонив в дверь первого попавшегося дома, ты очутилась в доме бабушки и дет душки? Вот так запросто!

— Каким бы невероятным это не казалось. Все произошло именно так. «Да, я дочь Мириам, — сказала я, — мы с дочерью и мужем проводили выходные недалеко отсюда, мне захотелось увидеть деревню бабушки и дедушки, но я не хочу вас беспокоить». — «Наоборот, проходите, мне очень приятно с вами познакомиться». Она сказала это очень мягким, спокойным тоном. Я вошла в сад и, как сейчас помню, увидела фасад дома. У меня потемнело в глазах, подкосились ноги. Я чуть не упала. Женщина отвела меня в гостиную и налила оранжада — казалось, она разделяла мое волнение. Через некоторое время я пришла в себя, мы разговорились, и в конце концов я задала ей тот же вопрос, который волнует тебя сегодня: я спросила ее, в каком состоянии она нашла дом. И вот что она ответила: «Я впервые вошла в этот дом в пятьдесят пятом году. При первом посещении я заметила, что часть обстановки отсутствует — ценные вещи явно кто-то вынес. А когда я попала туда снова уже в день окончательного переезда, то заметила, что за это время в дом приходили и что-то забрали. Видимо в спешке, потому что на полу лежали опрокинутые стулья. Понимаете? Как воры, исподтишка. Прекрасно помню — исчезла фотография в рамке. Очень красивый снимок дома, он сразу бросился мне в глаза в день первого посещения. Так вот, фотография исчезла со стены. Остались только прямоугольный контур на обоях, крюк и свисающая проволока». Все, что говорила женщина, разрывало мне сердце: кто-то украл нашу память, воспоминания моей матери, память нашей семьи. «То немногое, что мне досталось, — сказала она, — я сложила в чемодан. Он на чердаке. Если хотите, он ваш». Я машинально последовала за ней на чердак, даже не понимая, что происходит. Все эти годы вещи терпеливо ждали, что кто-то придет за ними. Когда женщина открыла чемодан, меня охватило огромное волнение. Это было невыносимо. «Я вернусь и заберу чемодан в следующий раз», — сказала я. «Вы уверены?» — «Да, я приеду с мужем». Женщина проводила меня, но прежде, чем расстаться, почти на пороге добавила: «Подождите, я все же хочу, чтобы вы взяли с собой одну вещь». Она вернулась, держа в руках небольшую картину, не больше стандартного листа бумаги, — выполненное гуашью изображение графина из стекла, маленький натюрморт в простой деревянной рамке. В углу стояла подпись «Рабинович». Я узнала изящный острый почерк Мириам. Эту картину написала моя мать, когда она счастливо жила здесь вместе с родителями, братом Жаком и сестрой Ноэми. С тех пор я никогда с ней не расставалась.

— Ты вернулась за чемоданом?

— Конечно. Через несколько недель, вместе с твоим отцом. Я тогда ничего не сказала матери, хотела сделать ей сюрприз.

— О боже… Какая плохая идея!

— Очень плохая. Я поехала в Сереет, чтобы провести один летний месяц у Мириам. И привезла ей чемодан, гордясь и волнуясь, что дарю ей такое сокровище. Мириам помрачнела, потом молча приоткрыла чемодан. И тут же снова закрыла. Ни слова. Ни звука. Потом она убрала его в подвал. В конце отпуска, перед возвращением в Париж, я взяла оттуда несколько вещей: скатерть, рисунок маминой сестры и несколько фотографий, которые теперь хранятся у меня в архиве, и кое-что из документов… Я мало что взяла. После смерти Мириам в девяносто пятом году я нашла этот чемодан в Сереете. Он был пуст.

— Ты думаешь, она все выбросила?

— Кто знает. Сожгла. А может, раздала или подарила.

Несколько крупных, тяжелых капель дождя упало на лобовое стекло. Потом они застучали, забарабанили, как шарики. В Лефорж мы въезжали уже сквозь сплошные потоки воды.

— Ты помнишь, где находился дом?

— Уже не очень, но мне кажется, он был на выезде из деревни, ближе к лесу. Посмотрим, смогу ли я найти его так же легко, как в первый раз.

Небо почернело, как будто наступила ночь. Ветровое етекло запотело, и мы вытирали его рукавами джемперов. Дворники не справлялись. Мы кружили по деревне, Леля не узнавала ее, мы все время возвращались к исходной точке, как в кошмарном сне, когда ты на кольцевой развязке и никак не можешь найти съезд. А сверху лилась вода.

Мы приехали на какую-то улицу, где с одной стороны стояло пять-шесть домов, не больше, напротив виднелось поле. Дома стояли бок о бок, как луковицы на грядке.

— Кажется, это та самая улица, — вдруг сказала Леля. — Я помню, что напротив ничего не было.

— Подожди, я вижу надпись «улица Птишмен», припоминаешь такое?

— Да, вроде бы улица называлась так. А дом, по-моему, вот этот, — произнесла мама, остановив машину перед домом № 9. — Я помню, он стоял почти в конце улицы, не последним на повороте, а перед угловым.

— Попробую рассмотреть фамилию на воротах.

Я выбежала под дождь — зонт мы не захватили — и стала искать фамилию возле звонка. Вернулась назад совершенно промокшая.

— Имя Лемансуа тебе о чем-нибудь говорит?

— Нет. В фамилии была буква «икс», это точно.

— Может быть, не тот дом.

— У меня в бумагах есть старая фотография фасада, посмотри, и мы сравним.

— Но как сравнить? Ворота слишком высокие, ничего не видно.

— Залезай на крышу, — сказала Леля.

— На крышу дома?

— Да нет же, на крышу машины! Оттуда лучше видно, и ты сможешь заглянуть за ворота.

— Нет, мама, я не могу: вдруг люди увидят?

— Да пустяки, — сказала Леля, точно как в детстве, когда я стеснялась пописать между машинами.

Я вышла под дождь, открыла дверцу и, встав на сиденье, залезла на крышу. Выпрямилась с трудом, потому