Лемурия - Карл Ганс Штробль

В этот момент к нам подошел один из рабочих и подал небольшой свиток грязной бумаги.

– Вот что находилось в этой выемке, – сказал он. – Похоже, там что-то написано.

Архивариус с торжеством (и легким упреком) посмотрел на меня – и забрал находку. С величайшей осторожностью он попытался ее развернуть. Наконец это ему удалось, и он закрепил свиток кнопками на чертежном столе в моей комнатке в бараке. Оказалось, что свиток сделан из бумаги повышенной плотности – на такой в старину писались грамоты и прочие важные документы. Напрасно старался я разобраться в путанице красных и черных линий. У нас в руках оказался, очевидно, какой-то план, и, хотя я напрягал ум, призывая на помощь все свои знания инженера-строителя, дабы расшифровать содержание свитка, я ничего не мог понять. Наконец я сдался. Доктор Хольцбок сказал, что хочет расшифровать документ, и объявил, что найденный свиток временно конфискует. Он возвратился еще до окончания работы и уже издалека призывно замахал рукой. Торжественно положив ладонь мне на плечо, он через узкие боковые двери провел меня в церковь, где нам никто не мог помешать. Великолепное вечернее небо – в его неизведанных пурпурно-красных и изумрудных безднах плыли навстречу ночи лиловые корабли с белыми парусами – одолжило одинокой церкви часть своих красок. Высокие барочные серебряные подсвечники окутала розоватая дымка; святая Агнесса на противоположной стене словно бы скрывала свою печаль, а от яркого отражения света ее лицо обрело выражение пылкой чувственности. Статуи святых, амвон, ангелочки над хорами казались мне изменившимися – все они, будто вырвавшись из-под власти дня, радовались приходу ночи. Упадет занавес тьмы – вот тогда-то они и ощутят полную свободу, и заживут какой-то своей, непонятной для нас жизнью. Архивариус меж тем извлек из портфеля свиток.

– Поразмыслив немного, – начал он, – я понял: в настоящем виде он не имеет смысла, или, скорее, скрывает подлинный смысл. Когда мы рассматривали эту путаницу линий, мы лишь догадывались, что это, возможно, какой-то план, но были не в состоянии понять, что же он означает. Состояние бумаги и проставленные кое-где под линиями буквы позволяют с большой долей уверенности утверждать: план относится к семнадцатому веку, а точнее – к первой его половине, то есть к тем временам, когда здесь находился женский монастырь. Так вот, я нашел старую хронику, а в ней – весьма частые, но едва ли лестные упоминания о нем. Знаете, в те времена не об одном монастыре ходили самые дикие слухи. Вот и моя хроника может многое порассказать – пускай и о вещах, не слишком-то угодных Богу. Если наши предположения верны и найденный свиток взаправду содержит какой-то план – он, несомненно, скрывает тайны старого здания и специально запутан, чтобы непосвященные ничего не поняли. И еще кое-что подтверждает мои догадки. Портик, чей демонтаж начался сегодня, расположен рядом с одним из внутренних переходов…

– Совершенно верно. Он украшает въездные ворота крыла, соединяющего северный переход с южным, а именно – фронтон напротив так называемого двора Святой Троицы.

– Пусть так! Вы, наверное, заметили, что вершина портика достигает второго этажа, так что любую статую – вернее, голову статуи, – можно достать из окон второго этажа.

– Ну да. Мы можем сейчас же проверить…

– Не стоит – в этом нет никаких сомнений. Головы ряда статуй, и святого Иакова в том числе, можно без особых усилий снимать из окон второго этажа: в ловко выдолбленном углублении удобно спрятать одну весьма крамольную бумагу…

– Значит, вы думаете…

– Я ведь прямо сказал вам – повреждение статуи не новое. И я был точно уверен, что за мешаниной линий нашего плана кроется какая-то тайна. Но как я мог ее раскрыть? Нужно было хорошенько подумать, прежде чем решиться прибегнуть к помощи какого-нибудь химического реактива, поскольку я опасался вообще испортить план. Как исследователю старых документов, мне не раз представлялась возможность восхищаться разнообразными остроумными секретными средствами Средневековья. Симпатические чернила – даже и не самое оригинальное из них! Наипростейший вид симпатических чернил исчезает тотчас же по высыхании и проявляется лишь при тепловом воздействии – вы сами видите, это не наш случай, план и так весь исчерчен. Но, может, тут-то как раз все наоборот? Не несущие смысла линии исчезнут при нагреве бумаге – останутся лишь те, что способны что-то объяснить. Уж такой-то опыт я могу провести, не опасаясь повредить нашу карту сокровищ, ха-ха!

– И что же? – нетерпеливо спросил я, слегка утомившись от демагогии архивариуса. – Вы провели этот опыт?

– Еще как – и он полностью удался! Позвольте продемонстрировать!

Доктор Хольцбок достал небольшую керосиновую лампу и зажег ее, затем приложил к ее стеклу свиток. Мы молча ожидали результата в опускающихся сумерках, разгоняемых только робким огоньком маленького светильника. Через несколько минут я заметил – часть линий побледнела, а потом и вовсе исчезла. Остались лишь отдельные контуры; на бумаге четко обозначился какой-то чертеж.

– Да это же самый настоящий план! Горизонтальная проекция, – воскликнул я.

– В таком случае вашим заданием будет прочесть его!

Я мгновенно сориентировался:

– Вот двор Святой Троицы, вот внутренняя галерея, вот это церковь, ну а из ризницы идет… гм, что же это? Этим линиям не соответствует ни одно строение – это, должно быть… да, без сомнения, это подземный ход, ведущий из монастыря.

Архивариус был на седьмом небе от того, что его догадка подтвердилась. Я также был взволнован, предполагая, что открытие как-то связано с моими ночными приключениями. Я уже было собрался рассказать про них архивариусу, однако меня вдруг охватила странная робость. Я всегда избегал разговоров о только-только наклевывающихся личных делах – ну да, есть во мне доля дремучей суеверности, вопреки насквозь рациональной профессии; я страшусь сглаза! Слово намного сильнее, чем допускает наш «здравый» смысл – оно, как ни крути, способно оказывать на будущее таинственное и несомненное влияние. Доктор Хольцбок, видать, что-то прочел на моем лице, ибо с беспокойством спросил:

– Что с вами? Вы как-то странно выглядите.

Ничего не говоря, я поволок его в ризницу, где стал изучать стены, руководствуясь измерениями, подсказанными планом. Я обнаружил, что там, где должен был начинаться подземный ход, у стены стоял большой шкаф. Обломок былых времен, одна из тех громадин, в которых некогда хранились все богатства ризницы – образец старой и добротной столярной работы. Сущее чудовище – этакий языческий истукан, богато украшенный резьбой, колосс, целиком занимающий расстояние от пола до потолка. Архивариус датировал время его изготовления шестнадцатым веком.