Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

Почему ему так не везёт? Чем он провинился? Семья раскололась. Его женщина замужем, и, похоже, она больше не его женщина. Пора признать, что она поиграла с ним и выкинула, как злые дети щенка.

Разбалансированный алкоголем мозг уже не противился этим вопросам, как раньше.

Всё впустую. Тех, кого он любит, жизнь отнимает и отнимает. Бабушка, мать, дед, Димка, Лена. Зачем он учится в консерватории, раз не способен играть на сцене. Ни на что не способен. Выдумал, что Лена ради него, сопляка, бросит мужа.

От всех этих терзаний он шёл всё быстрее и быстрее. Так идут люди с неподъёмными чемоданами, чтобы за счёт скорости уменьшить невыносимую тяжесть.

– Куда ты так разогнался? До развода моста ещё успеем туда и обратно обернуться, – недоумевала Катя.

Арсений послушно убавил шаг. Хотя ему хотелось миновать этот мост как можно быстрее.

– Ты когда-нибудь видел, как большие корабли идут ночью по Неве?

– Нет ещё.

– Ну, ты даёшь. Столько времени уже в Ленинграде, а самое главное пропускаешь.

Арсений ничего не ответил на это. Ему никогда не бывало так скверно, как сейчас.

Когда они перешли реку, суетящуюся корабликами и судёнышками, которые в белом, плавном, чуть влажном мареве курсировали от моста к мосту, Катя совсем потеряла к Арсению интерес. На лице её проступила усталость, глаза потухли. Очевидно, она ожидала от прогулки другого.

На вымученное предложение однокурсника проводить её до бабушкиного дома она отмахнулась: «Тут два шага!» – и, небрежно чмокнув его в щёку, простилась. Её фигура удалялась, уменьшалась в мрачноватых декорациях улицы Лебедева, где, нависая над мостовой, хищно оглядывали друг друга с двух сторон корпуса Военно-медицинской и Артиллерийской академий.

На Выборгской стороне в гламурную летнюю влажность ленинградского воздуха вплетались нотки заводского дыма, горьковатой тёплой гари и память о совсем ещё недавних рабочих бунтах и стачках.

Арсений обречённо и бессильно побрёл по набережной, вдоль низких и длинных зданий с мёртвыми окнами к мосту Свободы, чтобы перейти с Выборгской на Петроградскую, с ужасом думая, как минует поворот на Чапаева. Конечно, несмотря на все попытки забыться, на глупейшее пьянство, с которым его организм не справился, как школяр, не совладавший со сложной задачей, он не изжил Лену. Вот сейчас он выйдет на этот перекрёсток, почует своё прежнее счастье, и всё его тело содрогнется от бешеной трели так и не зазвонившего сегодня телефона. Этот мнимый звонок прозвонит в нём, в каждой его клетке, в каждой мышце, в каждом нерве и разорвёт его на части.

Однако ничего подобного не произошло. Когда он миновал знакомый перекрёсток, мир не обрушился.

В квартиру он попал в половине второго ночи. Дверь отпирал тихо, чтобы не шуметь. Но ключ всё равно сердито лязгнул несколько раз, а дверь беспардонно скрипнула. Быстро снял ботинки и предельно осторожно, босиком, прошёл по коридору. Внутри всё содрогалось. Заглянул в комнату отца. Тот спал на спине, тонко и неровно посапывая. Одна его рука лежала на груди, вторая скрывалась под одеялом.

Как только Арсений уже собрался выйти из его комнаты, Олег Александрович открыл глаза и повернул к сыну голову.

– Спи-спи! У меня всё в порядке, – почему-то шёпотом успокоил отца Арсений.

– Спокойной ночи! – пробурчал в ответ Храповицкий-старший и отвернулся к стенке.

Конечно, он всё это время изводился, что Арсений так сильно припозднился и от него ни слуху ни духу; тайно молился, чтобы с ним ничего не случилось. Проклинал его за то, что он ограничился только одним звонком, с которого прошла не одна, а целых две вечности, и тут же ругал себя за это. Мало ли почему! Потом убедил себя: мальчик уже взрослый и нет смысла держать его на привязи. Между тем картины, одна страшней другой, мучили его воображение. И вдруг он провалился в нервный и неотвязный сон. Переживания отняли столько сил, что потребовалась компенсация. В этом сне какой-то тип уговаривал его куда-то пойти, твердил: «Ты ещё совсем не старый, зачем изображаешь из себя старика, не зарывай себя». Чушь какая-то!

И вот Арсений дома.

Слава тебе господи!

Похоже, выпивший. Несчастный.

Почему он напился?

«Стоп! Это его жизнь. Не вздумай вмешиваться открыто. Иначе он никогда всерьёз не повзрослеет, – приказал Олег Александрович самому себе. – Все в этом возрасте через что-то проходят, что-то сочиняют себе сами. Напиться тоже иногда надо».

Главное, что сын дома. Цел и невредим, спит в соседней комнате.

Всю ночь Арсений страдал от боли в затылке, томился жаждой, терзался тем, как внутри его всё нарушилось, скривилось и кровь течёт как будто не в ту сторону.

Он то ли спал, то ли не спал. Неестественно резкий свет из окон мешал успокоиться.

Эмоции волнами безжалостно раскачивали его человеческую лодку.

Вид спящего отца вызвал в нём острую жалость. Таким худым, одиноким и неприкаянным он его не видел.

Жалко было и себя. Жалко было деда, Димку. И даже мать.

Хотелось зарыдать в голос, а потом что-то придумать для всех, чтобы их порадовало.

Сон в итоге пришёл незаметно, но задержался ненадолго.

Утром за завтраком Арсений выносил молчание отца стоически. Виноватая тяжесть не отпускала, хоть отец ни словом не обмолвился о вчерашнем.

«Как же меня так угораздило, – проклинал он себя. – Будто подменили меня. Потащился в „Рюмочную“, потом к Кате. Зачем мне всё это? Что от этого изменится? Лена не позвонила. Ну и что? Может, сегодня позвонит. Кто знает? В любом случае не было повода у меня себя так вести, не было».

Арсений боролся сам с собой за себя рассудительного и внятного, каким был большую часть своей жизни, против мятущегося и безвольного, каким явился вчера в декорациях ненадёжного ленинградского вечера.

Чёткий и непоколебимый шпиль Петропавловской крепости в окне контрастировал с безмятежной июньской лазурью.

Наконец папа вымолвил:

– Сбегаешь за газетами? Наверное, принесли уже.

Эта простая просьба вернула жизнь в обычное русло. Он радостно вскочил, около входной двери снял с гвоздика ключик от почтового ящика и вышел на площадку. Лифта ждать не стал. Сбежал, прыгая через две ступеньки, по лестнице.

Газеты, шурша, выползли. А между ними письмо. Кому же это? Они до сей поры не получали ни от кого корреспонденции. На конверте прочитал: Арсению Храповицкому. Адрес не написан. Значит, кто-то просто просунул его в почтовый ящик. Удивительно.

Он не выдержал и, зажав под мышкой свежие номера «Правды», «Ленинградской правды», «Известий», вытащил из конверта сложенный вдвое тетрадный лист. Развернул. Почерк аккуратный, с идеальным наклоном. Без завитушек.

Я так больше не могу.