Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

а Катя с Арсением остались одни, он спросил её, отчего не видел Дэна и его друзей у Кати во время празднования её девятнадцатилетия. Катя сперва промолчала, подошла к окну, широко открыла его и, облокотившись о подоконник, замерла. Арсений подошёл к ней, встал рядом. Катя вдруг резко обернулась к нему и звонко поцеловала в щёку, тут же отодвинувшись на приличное расстояние, будто кошка, ожидающая начала игры.

– А тебе так интересно, отчего Дэна и его друзей ненавидят мои родители? Или ты спрашиваешь, просто, чтобы спросить и не выглядеть неразговорчивым букой?

Не дождавшись от Арсения ничего, кроме изумлённого и несколько испуганного взгляда, она процедила:

– Дэн когда-то был моим любовником. Но родители испугались, что его главная цель поселиться у нас. Мы с Дэном давно просто друзья. Не из-за родителей, из-за другого. Ему и его оруженосцам вход сюда заказан, когда мать с отцом дома.

Курильщики вернулись, прекратив поток откровений молодой хозяйки.

Услышанное от Кати, что когда-то были любовниками, а теперь друзья, столкнуло его с орбиты, кружение по которой позволяло ему на время отвлечься от того, что Лена сегодня не позвонила. Если она больше не захочет с ним быть, вряд ли они останутся друзьями. И зачем она вышла замуж за Михнова? Вдруг он поразился, что почти ничего не знает о её прошлом. На такие разговоры у них никогда не хватало времени.

А у него и прошлого-то особо никакого не было, кроме семейной драмы, которую он во всех подробностях выложил перед Еленой в первый их день.

К уважительному, с придыханием, удивлению собравшихся, он подошёл к столу, налил себя полный стакан светло-коричневого бренди и, ни с кем не чокаясь, мелкими глотками выпил. После чего взял дольку лимона и сжевал её вместе с коркой. Бренди рвалось обратно, и он, сколько мог, задержал дыхание, а потом задышал судорожно и часто.

– Ты что творишь? – Катя решительно подошла к нему. – С ума, что ли, сошёл. Кто так коньяк пьёт?

Девушка с тревогой оглядывала его.

Арсений сначала ощутил внутри что-то похожее на взрыв, но потом тепло разлилось по животу, в руках и ногах появилась лёгкость, а в душе тяга к героическому или хотя бы зверски решительному.

– Так пьют отличные ребята, – похвалил Арсения Дэн. – Я-то думал, у вас в Консе одни хлюпики обретаются. Оказывается, ошибался.

В бутылке оставалось ещё достаточно коньяка. Дэн, так же как и Арсений, налил себе полный стакан и, по-пижонски запрокинув голову, влил в себя его содержимое. Все, кроме Кати и Арсения, наградили вожака аплодисментами.

– Как отцу пропажу такой дорогой бутылки объяснишь? – осклабился Дэн.

– Не переживай. Он не заметит, – отреагировала дочь часто выезжающего за границу отца.

Около полуночи будущие артисты ленинградских и других театров изъявили желание уходить. Арсений в это время закрылся в туалете, где его выворачивало до самых внутренностей. Его никто ждать не стал.

Вышел он покачиваясь, стыдясь и намереваясь исчезнуть незаметно. Но Катя поджидала его в коридоре. Она молча взяла Арсения за руку и потащила в комнату. На столе дымилась чашка горячего сладкого чая.

– Пей, дурачок.

– Боюсь, не полезет. – Арсений был едва жив.

– Полезет. Коньяк-то полез. – Катя усмехнулась и потрепала его по голове, отчего в висках у Арсения запульсировало бешено и больно.

– А от головной боли ничего нет? – жалобно простонал горе-выпивоха.

– Сейчас поищу. – С этими словами Катя удалилась.

Арсений, страдая, взял чашку за ручку и чуть не пролил всё на себя.

«Надо же было так напиться! Какой стыд! – отпечатывалось в замутнённом сознании. – Надо будет домой войти очень тихо, чтобы отец не проснулся. Хотя он, скорее всего, не спит. Ждёт меня. Что же делать? Ведь уже так поздно. Метро вот-вот закроют. Пешком? Скоро мосты начнут разводить. Хотя ещё и не так скоро. Стоп! Надо позвонить и сказать, что останется ночевать у товарища, поскольку не успевает ни на метро, ни на наземный транспорт».

Чёрт! О чём это он? У Кати остаться собрался? Его что, уже пригласили на ночлег?

Катя вернулась с шуршащей таблеточной пластиной в руках:

– Вот. Взяла из материной аптечки. Она всегда это принимает, когда у неё мигрень.

– Спасибо. – Арсений запил таблетку горячим чаем. – Слушай, мне надо идти. Боюсь, домой не успею.

– А ты где живёшь? – Катя явно расстроилась.

– На Петроградской, на улице Куйбышева.

– Не торопись. – Она бросила взгляд на часы, показывающие половину первого. – Видно, что ты не ленинградец. До Литейного моста отсюда быстрым шагом двадцать минут, не больше. А разводится он ещё через час. Если повезёт, то можно и дождаться трамвая… Скажи, а чего это ты решил по алкоголю ударить? Случилось что? Я чуть не упала, когда ты в «Рюмочную» заявился.

– Да нет. Ничего не случилось. Просто настроение было дурацкое. Сам не пойму почему. – С каждым глотком чая Арсений возрождался к жизни.

– Как ты себя чувствуешь? – Девушка не садилась, словно ожидая, что гость попросит её ещё о чём-то.

– Лучше. Прости меня, что доставил столько хлопот. Ужасно стыдно.

– Да ничего страшного. С кем не бывает. – Катя положила ему руку на плечо.

– Ну, я пойду. – Арсений поднялся, справился с внезапным головокружением, втянул побольше воздуха.

– Ты себя в зеркало видел? Ходок. Одного я тебя не отпущу. Провожу до твоей Петроградской.

– В смысле: проводишь? – Арсений растерялся. – А сама потом куда…

– Не переживай. В гости не напрашиваюсь. У меня на проспекте Маркса бабушка живёт. К ней завалюсь. Она меня давно звала. И я давно ей обещала зайти.

– Неудобно как-то. Так поздно. Ты, наверное, устала? – Арсений на самом деле обрадовался предложению Кати. Перспектива остаться сейчас наедине с ночным городом не радовала.

– Я с удовольствием подышу воздухом. Чего дома-то сидеть?

Катя накинула на плечи кофту, надела туфли на каблуках, не торопясь, с чувством превосходства, поправила перед зеркалом волосы.

Арсений заглянул в ванную, где сполоснул лицо холодной водой.

«Можно идти! Поздно, конечно, сейчас. Звонить отцу или нет? Наверное, он заснул. Если что, наберу из автомата».

Ленинград только чуть примерил слабый ночной мрак, чтобы совсем скоро избавиться от него. Солнце зашло за горизонт не полностью, не позволяя забыть о себе. Впереди, над Выборгской стороной, небо казалось светлее, чем над ними, торопящимися по Литейному проспекту к Литейному мосту.

– Смотри, какое небо красивое! Там, впереди. – Катя взяла Арсения за руку. – Боже мой! У тебя руки как лёд. Да и сам ты дрожишь.

– Ничего. Сейчас пройдёт. – Арсений держался из последних сил.

Ровная и мёртво-холодная питерская перспектива накинулась на него как хищник, он уменьшился в ней, стал сам себе жалок в своём несчастье. И только Катя, совершенно чужая ему девушка, сейчас была тем, за что он мог зацепиться,