Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

ещё о том, что из «Отцов и детей» врывалось и подбиралось к нему с тихим коварством вот это: «Анна Одинцова вышла замуж, чтобы спастись от бедности»; и, уж конечно, они не говорили о том, что на Арсения из глубины его сознания сейчас набросились все его книжно-киношные знания о любви, и он не мог запретить себе гадать, что ощущает мужчина, коснувшись губами губ девушки. (Нет, он не представлял в этой роли Елену, он пока не утратил окончательного контроля над собой, но рядом сидела именно она.)

И когда голубок с голубкой бесстрашно начали миловаться почти у их ног, Арсений продекламировал любимого Блока, один из его томительно нерифмованных стихов:

Я рассердился больше всего на то,

Что целовались не мы, а голуби,

И что прошли времена Паоло и Франчески.

Елена в ответ окинула его отнюдь не безучастным взглядом.

Чего они не заметили?

Того, как прошло время.

Она предложила не ждать трамвая, а прогуляться до Петроградской пешком.

– Обещаю продолжение экскурсии.

Они прошли по улице Гоголя до Невского, всеми своими окнами, витринами, кокардами милицейских фуражек и бляхами на кителях военных патрульных отбрасывающего солнечный свет на близкий шпиль Адмиралтейства, пересекли проспект под светофорное подмигивание и через арку Главного штаба, под которой удобней всего пролетать невскому ветру, вышли на Дворцовую, полную праздного народа, двигающегося хаотично и с суетливым восторгом глазеющего по сторонам. Зимний царский дворец, давно уже взятый в музейный плен, выглядел как будто ссутулившимся и уставившимся себе под ноги.

– Любопытно, что мы, проклиная всю царскую историю России, демонстрируем туристам исключительно её памятники. Не думал, как при таких плохих царях-угнетателях строилась такая красота?

– Не думал. Но мне кажется, что не все цари злодеи. Пётр Первый, например.

Лена иронично засмеялась:

– Ну да. С этим трудно спорить. Особенно в этом городе.

Они вместе с многочисленными прохожими втекли в улицу Халтурина, в чьё архитектурное устройство всё же просочилось устойчиво византийское, так ненавидимое Петром.

– Когда я прохожу здесь, – Лена остановилась на полукруглом мостике через Зимнюю канавку, – не могу избавиться от мысли, что во всём этом присутствует неуловимая ложь и вода этого канала не хочет втекать в Неву, сопротивляется, цепляется за все арки, за берега, за мокрый воздух. У тебя нет такого ощущения?

Арсений всмотрелся в ровный гранит набережной с аккуратными, симметрично поделёнными решётками, пока взгляд не упёрся в скопище домов на другом берегу Невы, внутренне восхитился стройностью всех элементов, их ажурностью и в то же время мощью, но ничего мучительного и лживого не разглядел.

– Кстати, – продолжила Лена, – Лиза утопилась тут только у Чайковского, у Пушкина этого и в помине нет.

– Это я знаю, – протянул Арсений удовлетворённо, – в музыке я не такой необразованный, как в истории.

Весь их разговор до этого момента складывался так, что ему не приходилось выбирать, на «ты» её называть или на «вы». «Ты» просилось, но всё же «тыкнуть» было страшновато, а «вы» создавало излишнюю холодность, сейчас не нужную. Однако хорошее воспитание победило. Когда они шли по Кировскому мосту, длинному, шумно-машинному, одинокому в своей непомерной длине и окружённому неслыханным великолепием видов, Арсений, предчувствуя скорое окончание прогулки, спросил:

– Семён Ростиславович вас, наверное, заждался.

Согласно расписанию, сегодня Михнов в консерватории с учениками не занимался.

– Заждался бы, если бы был дома, – усмехнулась немного недобро Елена. Потом, чуть смягчившись, пояснила: – Он у родителей. Они живут во Всеволожске. Часто болеют. Вот он их и навещает при любой возможности.

При слове «родители» у Арсения немного защемило в груди, но он быстро совладал с собой.

Мимо них прогромыхал трамвай.

Там, где вновь на мосту собираются красной гурьбою

Те трамваи, что всю твою жизнь торопливо неслись за тобою… —

задумчиво продекламировала девушка.

– Чьи это стихи? – встрепенулся Арсений.

Строки звучали непривычно и свежо.

– Уверен, что хочешь знать?

– А почему я могу не хотеть этого знать?

– Это Бродский.

– Бродский?

Арсений недоумевал. От Невского к Ленинградской филармонии вела улица Бродского. Однако, судя по рассказам отца, тот Бродский, в честь которого названа улица, был живописцем и стихов не писал.

– Да. Иосиф Бродский…

– Это современный поэт?

– Да. Только стихов его в журналах не прочтёшь. Он эмигрант. Живёт в США.

– А… Жалко, что не в СССР. Хорошие стихи. – Арсений искал возможность свернуть с этой темы. Так недолго и до Солженицына с Сахаровым дойти. А эти имена возвращали его к той тине, из которой он только недавно вырвался и ещё помнил, как она пахнет.

– Как-нибудь расскажу тебе о нём побольше. Если пожелаешь.

Сильный и тёплый порыв ветра в этот момент прошёлся по её волосам, взволновав их, одновременно обдав щёки Арсения и сморщив отдельные места на зеленоватой толще невской воды, с ленивыми покачиваниями протекающей под мостом.

– С удовольствием послушаю.

Сначала дошли до его дома. Пока приближались к нему, Лена пристально, со всех ракурсов, осмотрела массивное строение. Так обычно изучают вещь, перед тем как купить.

– Ну, вот здесь мы живём с отцом, – сказал Арсений и тут же пожалел: наверняка сейчас последует вопрос: а где мама?

Но Елена смолчала, подняла глаза и долго что-то рассматривала, перед тем как поинтересоваться у Арсения:

– Уютные какие герани на окнах на последнем этаже. Не ваши?

– Нет. Наши окна сюда не выходят.

– А куда? Во двор?

– Нет. На площадь.

– Ну ладно. Ступай. Надеюсь, экскурсия тебя не разочаровала. – Лена, чуть прищурившись, заглянула прямо ему в глаза, и от этого взгляда ему стало не по себе, будто он вмиг лишился права принимать решения самостоятельно и начинает жить согласно чьей-то неведомой воли.

– Давайте, я тебя… вас провожу.

Лена в ответ прыснула:

– Да здесь два шага. Боишься, я не дойду? – И, вдруг посерьёзнев, добавила: – Хотя пошли. Галантность – не такое уж распространённое явление под луной. Особенно в наши дни.

Через пару домов они оказались около вывески из больших букв: «ГАСТРОНОМИЯ КОНСЕРВЫ ГАСТРОНОМИЯ». За буквами располагался один из самых больших в этом районе продовольственных магазинов, где в хороший день можно было вполне достойно отовариться.

– Мне надо зайти кое-что купить домой, – сказала она немного печально. – Если неохота, не жди меня.

Она ловко достала из кожаной сумки авоську, в несколько раз сложенную, и, развернув её, взяла за матерчатую ручку.

– Я никуда не тороплюсь, – поспешно заверил её Арсений, а сам огорчился: «Покупает продукты для любимого мужа. Ждёт его. Скучает».

От этого вывода внутри заныло. В конце концов, а чего он ещё ждал? Чего себе так бездумно насочинял? Прав отец, который иногда корит его за то,