Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

Куда он идёт? Зачем? От чего он надеется этой прогулкой исцелиться?

Лена не позвонила. Он, соблюдая их уговор, ничего не предпринял. Конечно, отсутствие звонка можно было объяснить разнообразно: муж заболел и остался дома, им пришлось куда-то уехать вдвоём, да и мало ли ещё что. Но что-то подсказывало ему, что это конец, что всё неправильное, порочное, безумное, бессмысленное, определяющее их отношения, завершилось по воле Елены и что у него нет ни единого шанса этой воле противостоять.

Мимо него тяжело проезжали вечерние трамваи. На этом мосту Алёнушка в первый их общий день читала ему стихи Бродского.

Алёнушка. Он любил её так называть. И она любила, когда он её так называл. Только виду не подавала и даже хмурилась: мол, пошловато это как-то, искусственно. Да и братца Иванушки нет.

Впереди зелёными уступами кромсали небо деревья на Марсовом поле, чуть дальше двойные головки фонарей пересекали туго натянутые провода, слева выглядывал шпиль Михайловского замка.

Арсений свернул с моста налево, прошёл вдоль зелёного здания Института культуры, в просторечии пренебрежительно называемого «Кулёк» и частенько подвергаемого насмешкам за низкий уровень профессиональной подготовки студентов.

Миновав массивную и безнадёжно длинную решётку Летнего сада, он двинулся по Фонтанке.

Почему он остановился возле «Рюмочной» на Моховой? Видимо, присущий каждому человеку в той или иной мере здравый смысл в тот день размылся в Арсении почти до полного исчезновения. И на его место пришло нечто бессознательное.

Как заклинание в голове звучало невесть откуда взявшееся:

Я пригвождён к трактирной стойке.

Я пьян давно, мне всё равно.

Вон счастие моё – на тройке

В сребристый дым унесено…

Строки Блока размагнитили его внутренний компас, и он, почти не размышляя, стоит или не стоит, пристроился в конец очереди, выползающей из двери заведения, как после дождя из земли выползает самонадеянный неторопливый червь. Перед ним два довольно помятых интеллигента взахлёб обсуждали спектакль БДТ «Протокол одного заседания» и дружно удивлялись, как «такое» пропустила цензура. Ведь из спектакля ясно, как дважды два, что вся социалистическая экономика – полная туфта и что из-за этой туфты народ вынужден простаивать в очередях за самым необходимым.

Остальные персонажи из очереди хранили молчание.

До закрытия оставалось не так уж много времени.

Внутри народ вёл себя куда более оживлённо: в шум голосов время от времени врывался глухой звон толстого стекла. Арсений встал около одного из столов, как раз рядом с теми интеллигентами-театралами, c которыми после совместного стояния в очереди почти сроднился.

Три кильки на бутерброде меньше всего напоминали золотых рыбок.

На вкус и выпивка, и закуска – гадость. Но это сейчас даже нравилось Арсению.

Новое ощущение: чем хуже – тем лучше.

От табачного дыма выедало глаза.

По сторонам глазеть не хотелось.

Водка ещё больше погрузила его в себя. После второго глотка мелькнула мысль, что этот день можно вычеркнуть из жизни, как композиторы вычёркивают лишний такт. А завтра всё изменится! Или Лена позвонит, или… Кто-то мягко коснулся его плеча. От неожиданности он вздрогнул и чуть не сшиб свою опустевшую рюмку.

– Привет! – Катя Толоконникова, в джинсах и белой свободной футболке, стояла перед ним и убирала со лба лёгкие волосы. – Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть. Ты пьёшь водку? – Она взяла рюмку, принюхалась к ней, повертела её в пальцах, словно собиралась этим пристыдить однокурсника, потом поставила на место. – Тогда пошли к нам, познакомлю тебя с друзьями. Не торопишься, надеюсь?

Компания молодых людей, разгорячённых и разговорчивых, окружила тесным кольцом столик в самом дальнем углу «Рюмочной». Катя представила «однокурсника и друга», чем вызвала приступ необъяснимого восторга у своих приятелей и приятельниц. К Арсению сразу потянулись несколько рук, мужских и женских, желая засвидетельствовать знакомство рукопожатием.

Поначалу он не предполагал, что задержится среди Катиных друзей сколько-нибудь долго. Не собирался он и пить без разбору водку, шампанское, а после портвейн. Однако его планы быстро разрушились, их унесло течением дружеского застолья, как лёгкие щепки уносят в невидимую даль воды бурных и могучих рек.

Помимо Кати и Арсения, общество составляли три парня и две девицы. По их разговорам и наигранной раскрепощённости Храповицкий догадался, что они студенты находящегося неподалёку Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии, сокращённо ЛГИТМИК. Один, к которому другие обращались Дэн, явно строил из себя вожака. Как понял Арсений, его лидерство во многом определялось тем, что он участвовал в массовке в двух спектаклях БДТ и не только видел почти всех товстоноговских знаменитостей, но и стрелял сигареты у самого Олега Басилашвили. Из его рассказа, который Арсений слышал не с начала, можно было подумать, что они с Басилашвили на короткой ноге и Олег Валерьянович ждёт не дождётся, когда Дэн окончит институт. После этого знаменитый артист будет договариваться с Гогой (так некоторые театралы Ленинграда называли главного режиссёра БДТ Георгия Товстоногова) о приёме Дэна в театр.

После того как посетителям пришлось покинуть гостеприимный подвальчик на Моховой, Катерина настояла, чтобы все отправились к ней, поскольку её родители отдыхают на море, а выпить у неё больше чем достаточно.

Арсений почему-то обрадовался такому повороту. Ещё немного времени он выиграет у своего горестного одиночества, и это не так уж плохо в нынешнем его положении.

Они прошли всей гурьбой по Моховой до Белинского, свернули к Литейному, а там уж рукой подать до цели. Длинный ленинградский вечер не собирался заканчиваться. В воздухе с избытком накопился пар, предвещавший грозу.

Квартира Толоконниковых не произвела на Арсения в этот приход такого помпезного впечатления, как в первый раз. В случайном расположении мебели сквозила усталость, а огромное зеркало в зале отражало мир как будто немного темнее, чем он есть на самом деле.

Катя принесла и поставила на стол несколько бутылок с фирменными этикетками. Диковинный алкоголь вызвал у компании прилив энтузиазма пополам с пьяным восхищением.

– Отец привозит из командировок. А сам дома почти не пьёт. Мать ненавидит пьяных.

По Катиному тону нельзя было разобрать, довольна она этим или нет.

Услышав про Катиного отца, Арсений вспомнил про своего. Спросил, где телефон. Ему показали.

На то, что Арсений задержится в гостях у приятеля, отец отреагировал на редкость спокойно, только попросил ещё раз позвонить, когда он соберётся домой.

Вскоре ожил кассетный магнитофон – весомый символ благополучия тех лет, – и хриплый голос Высоцкого придал общему веселью ещё более залихватский и бесшабашный тон.

Как ни странно, Арсений быстро освоился в незнакомой ему компании. Когда театралы высыпали на лестничную площадку перекурить,