Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

Вспомни о той толстушке, жившей на Первой линии, В доме с парадной лестницей, с нами накоротке. Мы наполняли кружки, мы ей дарили лилии. И наполнялись песнями в лёгкой, как пух, тоске[2].

Когда Дэн выспренно и не без чтецкого кокетства это продекламировал Арсению, они сидели в его комнате в общежитии ЛГИТМИКа в самом конце Васильевского острова и пили пиво из гранёных стаканов. На соседней кровати дрых сосед Дэна. Он всегда спал, когда Арсений заходил к Дэну в общагу. Непонятно было, бодрствовал ли он когда-нибудь?

Перед ними гордо возвышалась наполовину пустая трёхлитровая банка со светло-коричневой жидкостью.

– Толстушка – это реальный персонаж? – спросил Арсений, отхлебнув глоток.

– Реальный. Реальней некуда. – Дэн улыбнулся. – Хочешь, поедем сейчас к ней?

– Хочу. – В те дни начинающий гуляка соглашался на всё, что предлагал его друг.

Молодость легка на подъём.

До дома, где проживала толстушка, которую звали Юля Снегирёва, друзья дошли пешком.

На Васильевском город немного другой, чем на других невских берегах. Близость моря придаёт его ландшафтам надменную первородность. Строгая перпендикулярность улиц склоняет его к отрицанию всякой нелогичности и иррациональности.

Если на острове вздумаешь шалить, дерзновения требуется много больше.

– Юлька, она очень клёвая. Днём гостей принимает. А вечером поёт в баре «Прибалтийской». Но ты не подумай ничего такого. Она – строгих правил. Но повеселиться любит. Этого не отнимешь. Говорит, не переносит одиночества. Одиночество для неё как болезнь. Поэтому у неё дома всегда весёлый народ толчётся. Некоторые месяцами живут, пользуясь её гостеприимством, кто-то просто приходит посидеть, выпить, потрепаться, покурить, музыку послушать, на гитаре побренчать. Я, кстати, с Катериной у неё познакомился.

С Дэном прежде они о Кате не разговаривали. Недавние откровения однокурсницы об их отношениях немного тяготили Арсения. Ему неприятно было знать нечто сокровенное о друге, когда тот и понятия не имел о его осведомлённости. Как-то нечестно получалось.

– Когда? Когда ты с ней познакомился? – поинтересовался Арсений, чтобы хоть как-то отреагировать на слова товарища.

– Давно. Давно и неправда, – вздохнул Дэн. – Вот мы пришли уже. Думаю, тебя ждёт масса впечатлений.

– Ты уверен, что она дома?

– Скорее всего.

Был ли в курсе Дэн, что Катерина в тот день зашла к приятельнице, Арсений никогда потом у него не спрашивал.

Квартира, которую снимала Юля Снегирёва, располагалась в первом этаже старого приземистого требующего ремонта дома. Дэн постучал в окно доверительным стуком, состоящим из двух ровных длительностей и из двух синкоп. Высунулось круглое улыбающееся лицо с крупными глазами и полными губами с немного размазанной помадой.

Дэн потянулся и чмокнул хозяйку в щёку:

– Cо мной приятель Арсений. Катин однокурсник.

– Какой Кати? – не поняла Юля.

– Толоконниковой. – Дэн немного сник.

– Она здесь, кстати. У меня.

В глазах Дэна мелькнуло что-то затравленное.

Юля не придала этому взгляду значения, требовательно осмотрела их и, убедившись, что в руках у них ничего нет, посетовала:

– У нас всё кончилось, и народ жаждет. Сходите в магазин. Возьмите вина. Сами не догадались?

– Прости. – Дэн с шутливым смирением опустил голову. – И не карай. Исправимся.

Когда друзья через пятнадцать минут с полными позвякивающими сумками вошли в квартиру, их встретили радостными возгласами. По всей видимости, хозяйка предупредила, с какими гостинцами они прибудут. Бутылки мгновенно перекочевали на стол.

Катя кивнула Дэну так, будто они знакомы, но ничего особого между ними никогда не было.

В тот день Арсения занесло, как заносит неопытных горнолыжников на крутых склонах. С первых минут он растворился в застольном шуме. Ему всё доставляло удовольствие: сладкое вязкое вино, Катя, по которой он за это время немного соскучился, хозяйка, душевно перебирающая гитарные струны и поющая приятным голосом песни о любви, Дэн, всем очень трогательно представивший своего друга как удивительного человека, музыканта и романтика, чуть приглушённый свет в комнате, нелепый, но запоминающийся рисунок обоев, скрип старых половиц и даже дым сигарет. Когда пришла его очередь говорить тост, он разразился эффектной пастернаковской цитатой:

За что же пьют? За четырёх хозяек,

За их глаза, за встречи в мясоед.

За то, чтобы поэтом стал прозаик

И полубогом сделался поэт.

Больше всех этому удивилась Катя и пересела к нему поближе.

– Я тебя, Храповицкий, прям не узнаю. Ты чистый Цицерон. Дэн, что ты с ним сделал? – Девушка потрепала Арсения за плечо.

– А что такого? Просто человек отдыхает. – Дэн изображал недоумение от Катиного вопроса.

Катя покачала головой. Вернулась на своё место.

Застолье текло свободно, не щадя никого и никого не спасая.

Никто не замечал времени, никто никуда не спешил.

Арсений говорил много, со всеми быстро перезнакомился, пил большими глотками, к закуске не прикасался.

В какой-то момент он ощутил дурноту. Состояние его поменялось так внезапно, что он испугался. Похоже, надо было уходить, иначе беды не миновать.

Он пробормотал что-то невнятное по поводу того, что ему пора. Никто не уговаривал его остаться. Хотя все жали руки на прощание утомительно долго и невыносимо доброжелательно, некоторые даже полезли обниматься. Выйдя на лестницу, он сквозь вязкий туман увидел, как на площадке этажом выше Дэн держит Катю за плечи, а та пытается вырваться.

Его они не заметили.

На улице легче не стало. Асфальт отталкивал от себя. Он тратил неимоверное количество сил, чтобы удерживаться на ногах.

В голове пульсировал ужас, что он не доберётся домой, что его заберут в милицию или он сам где-нибудь рухнет, что у него нет сил больше выносить себя, что тело побеждено всеохватывающей заразой и он не в состоянии ей сопротивляться.

Он брёл наугад и в конце концов добрался до пляжа рядом с Петропавловкой.

Хмель чуть отпускал его.

Мир возвращался на место.

Горожане загорали, забегали в воду, пили ситро и облизывали мороженое.

Солнце уже перекатилось на закатную сторону неба.

Пахло речной водой и тёплым песком.

Около самой стены, в тени, попалась свободная скамейка. Он присел, закрыл глаза.

С ним остались лишь звуки, в них ветер создавал контрапункт пляжному гомону, а его собственная песня застревала в горле в виде судорог тоски, утопить которую в череде застолий так и не удалось.

Ему представилось, что Лена сейчас здесь, на пляже, – загорает вместе с мужем, подставляя северному солнцу свою белейшую кожу, лениво вытягивая своё несравненное тело, а потом встаёт и бежит к воде, чтобы, разбрасывая брызги, окунуться, а затем изящно поплыть. Разумеется, он никогда не видел, как она плавает. Её прошлого для него не существовало. Ему не приходило в голову поинтересоваться, как её девичья фамилия, как она жила до замужества, какие