Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

Пусть живёт там, где ему лучше.

Однако если он ничего не предпримет, чтобы Арсений вновь обрёл мать и брата, то следующего шанса уже не дождётся.

Слава богу, сейчас они сидят за одним столом. Это уже кое-что. Жаль, всё портят эти незваные гости. Откуда их принесло? Аглая эта, весьма беспардонная девица. Вся в родителей. До другой давно бы дошло, что она здесь лишняя, и убралась бы восвояси. Эта же нет: расселась, глазками стреляет, винцо попивает. И этот Волдемар ещё свалился на их голову. Прям негде ему переночевать, кроме как у них! Что-то с ним не так. Светлана никогда прежде ни словом о нём не обмолвилась. Что же это за сослуживец такой, который заваливается без звонка и рассчитывает на ночлег? Хотя в жизни возможны всякие неожиданности. Он вспомнил, как однажды к нему, далеко за полночь, в последний год их жизни в Борисоглебском, без всякого предупреждения пришёл деликатнейший и скромнейший Мечислав Вайнберг и взволнованно исповедовался чуть не до утра. Он тогда, будучи женатым, влюбился без памяти и почему-то решил, что Лев Семёнович – наилучший в этой ситуации советчик. Советов никаких Норштейн товарищу не дал, но вскоре после их разговора Вайнберг женился на той, к кому испытал в зрелом возрасте такие молодые и бесшабашные чувства. Когда Лев Семёнович рассказал супруге о ночном разговоре, та засмеялась: «И почему это Вайнберг выбрал тебя? У тебя репутация сводника?»

Она любила так шутить, как будто на грани, но совсем не всерьёз.

Машенька! Как её не хватает. Будь она жива, всё сложилось бы по-другому.

В окне, как и утром, монотонно шёл снег. Картина эта умиротворяла, меланхоличные снежинки никуда не спешили, позволяя вглядеться в их красивое, ничем не омрачённое парение. Вспомнилось, как Арсений летом в Рузе, совсем ещё маленький, ещё до того, как начал заниматься музыкой, дул на пушистые головы одуванчиков, уже превратившихся из жёлтых в белоголовые, а потом заворожённо смотрел, как крошечные парашютики по неровным траекториям приземлялись на траву.

Хорошо, что Арсений приехал.

Уже почти задремав, он слышал, как зазвонил телефон, как Светлана разговаривала с кем-то, но он не разобрал с кем.

После того как дед ушёл к себе, Арсений проглотил уже четвёртую рюмку водки, настоянной Норштейном-старшим на лимоне, расхрабрился и принялся беззастенчиво рассматривать Волдемара. Тот продолжал жадно поглощать пищу, на пристальные взгляды Арсения не реагируя.

Самое забавное, что он не чувствовал никакой злобы по отношению к Саблину. Сейчас любовник матери был неким материализовавшимся из ниоткуда объектом, который предстояло изучить и затем сверить изученное с тем, что до этого существовало как образ. «Наверное, – размышлял Арсений, – он не может не понимать, куда он попал и что произошло со всеми этими людьми, кроме Аглаи, по его вине. Но ни капли раскаяния нет на его лице. Только отрешённость. Упорная, фанатичная отрешённость. Похоже, кроме еды, его ничего не волнует. Оно и неудивительно. Возможно, он освободился совсем недавно и ещё не наелся толком. Он действительно очень худ. Зачем он вообще явился? С чемоданом?

Арсения вдруг кольнуло: а не собирается ли он здесь поселиться?

Да нет. Это невозможно. Дед его выгонит, когда узнает. Да и Арсений обязательно откроет ему правду. Только не сейчас. Чуть позже.

На Ленинском проспекте, в Бакулевском институте, сейчас борется с болезнью отец.

А ведь занятно было бы с ним просто поболтать, с Волдемаром этим. Расспросить его о том о сём. Он ведь не в курсе, что Арсения на том допросе во владимирском КГБ весьма подробно посвятили в особенности его вредоносной деятельности. Интересно, что он о себе наплетёт?..

Водка расслабила его. Злоба не нагонялась, хотя уж сколько раз он представлял эту встречу, репетировал свою обличительную речь, мысленно плевал ему в лицо, которое запомнил во всех деталях. Фотографию Саблина во владимирском КГБ ему демонстрировали не раз и не два.

Он, кстати, не так уж изменился. Только изрядно облысел.

А теперь уже неизвестно, кого обличать. Время множит виноватых.

Вот взять его самого. Из-за своей дурацкой сценобоязни он так и не смог окончить консерваторию. И не нашёл в себе мужества открыть это деду. Убедил себя, что Лев Семёнович этого не переживёт.

А что теперь?

Теперь удавка лжи затянулась так крепко, что любые попытки выбраться из неё чреваты смертельным удушьем.

1975

Тогда, в тот пьяный и бестолково богемный день, когда он, ретировавшись из квартиры на Васильевском, жалкий, одинокий и потерявшийся, сидел на скамейке на петропавловском пляже и от бессилия и алкоголической тоски представлял Елену во всей её счастливой и недоступной красе, видение самым невероятным образом превратилось в явь. Конечно, Елена Михнова не вышла к нему из речной пены, подобно Афродите из ленинградских городских сказаний, – это было бы слишком картинно, – но около его дома, куда он приплёлся совершенно разбитый, Елена, совершенно случайно там проходившая по дороге от метро «Горьковская» к себе на Чапаева, окликнула его, вероятно сочтя его вид чересчур плачевным и вопиющим о помощи.

Он замер, сперва не узнав её голос, вернее отказавшись его узнавать.

«Только не сейчас. Не когда он такой беспомощный и жалкий».

Потом он всё же повернул голову на звук.

На ней было серое, довольно строгое платье, подпоясанное мягким ремешком, в руках – небольшая вызывающе красная сумка, тонкие волосы убраны в высокий пучок, на шее короткая ниточка бус, каких он раньше на ней не видел.

По сравнению с ним, небритым и хмельным, она являла собой образец деловитости и приличия.

Он приказал себе немедленно протрезветь, изгнать из себя всю эту хмельную чепуху. Дэн совсем недавно наставлял его, что, если хочешь быстро прийти в себя, надо очень глубоко дышать, причём вдыхать медленно, а выдыхать быстро, а также сильно-сильно потереть уши.

Он поступил в точности по совету друга. Арсений не покажет ей, что сдался. Никогда.

Как смешно он, натужно дышащий и яростно трущий ладонями уши, выглядит со стороны, не пришло ему тогда в голову.

Приблизившись к нему, она выразительно потянула носом, потом строго прищурилась:

– Что это ты творишь со своими ушами?

– Что-то попало. – Арсений ответил так, словно ничего странного ни в появлении, ни в вопросе Лены не находил.

Лена покачала головой. Взгляд её обретал напряжённость, как будто расширялся, силясь захватить его целиком.

– Чудно как-то ты делаешь?! Зачем трёшь? Думаешь, так выскочит? Только хуже сделаешь. У