Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

не строго регламентированный, предполагающий исполнительские вольности, темповые раскачивания, тембровые интерпретации, но, несмотря на это, формальная конструкция оставалась довольно жёсткой. В этом большая сложность для исполнителя. При этом Шопен детальней и лиричней Листа, но Лист крупнее в мазке, безумней в форте, а Скрябин – растекающийся музыкальный декадент, не похожий ни на кого, сам себя до конца исчерпывающий во всякой фразе, но при этом всегда готовый взлететь над своей изнеженностью мощным пассажем и фееричной последовательностью октав и аккордов.

Только две прелюдии и фуги Шостаковича из всего заданного репертуара выделялись классической стройностью и лишённым малейших внешних эффектов музыкальным языком.

Шостакович – сосед по дому. Друг деда. Именно он, по семейной легенде, открыл в Арсении музыкальные способности. И что теперь с этими способностями? Кому они пригодились? Кто их по-настоящему может оценить, кроме Михнова и ещё пары профессоров. Но всё равно надо учить новые произведения, ходить на занятия, заполнять зачётку. Если этого не делать, чем тогда заниматься? Жалко, произведения Льва Норштейна не входят в репертуар учебных заведений. Может, попросить Михнова что-нибудь разрешить ему выучить дедовское?

От этой мысли внутри у него потеплело, как от чашки кофе, выпитой на голодный желудок.

Позвонил Дэн. Сказал, что завтра уезжает домой, в Вышний Волочёк, предлагал увидеться, пивка попить, но Арсений отказался, сославшись на то, что у него сегодня другие планы. Дэн расстроился, но уговаривать не стал, простившись до сентября.

Часа в три раздался звонок в дверь.

На пороге стояла Лена. Волосы её спадали с плеч в полном беспорядке, веки дрожали, косметики не было вовсе, но щёки пылали густым румянцем. В правой руке она держала бутылку какого-то, судя по этикетке и форме, импортного спиртного, в левой – средних размеров коробку. Рукава платья немного задрались.

Он посторонился, и она решительно и спешно прошла внутрь, так, будто за ней кто-то гнался и ей необходимо было поскорей спрятаться.

Лена повернула в кухню, положила всё принесённое на стол, постояла немного в нерешительности, потом распаковала коробку. В ней один к одному лежали тёмные, пористые, простонародно сбитые с округлыми краями пирожные «картошка» и интеллигентные, куда более тонкие на вид эклеры в белой глазури. Арсений спокойно проследил за всеми её движениями.

Приход Алёнушки его не удивил.

Вчерашняя их близость поменяла роли. Лена сейчас была жертвой, которая предлагала хищнику попробовать её заполучить, но хищник лениво присматривался, уверенный в своей силе и поэтому сомневавшийся в нужности борьбы.

– У тебя рюмки есть? – Её полный, в меру грудной тембр зазвучал, как валторна на фоне струнных в начале второй части Пятой симфонии Чайковского, музыки, до измождения любимой Арсением.

– Ты же вчера сказала, что превращаться в свинью не обязательно. Так презрительно это произнесла, что я думал, уже не увижу тебя, тем более так скоро. – Арсений улыбнулся с чувством превосходства. – Но пьянствовать я не собирался. Намеревался забывать тебя другим способом.

– Это всё было бы актуально в том случае, если бы я никогда не пришла.

– Так в чём же дело? Что привело тебя сюда? – Он не испытывал к ней ни капли того благоговения, что переполняло его на первом этапе их отношений.

– Считай, что это срыв. – Лена сделала шаг в его направлении, заискивающе глядя на него.

– Последний?

– Разумеется.

В России после разлуки любовь всегда сильнее, и чем яростней разрыв, тем крепче потом связь. Расставания, особенно окончательные, – это как клятвы в верности, без них любовь не любовь, а ничтожное брожение, так и не превратившееся в вино.

Она посмотрела на него пристально, словно силясь узнать, провела пальцами по его вискам, потом прижала его лоб к своему лбу, и они замерли на несколько секунд.

Он сдерживал себя сколько мог. Не хотелось, чтобы она приняла его за того, кто всегда ждёт её, всегда готов принять, всегда будет любить. Это казалось чуть ли не оскорбительным после всех страданий, что он из-за неё перенёс. Но её оголённые до локтя руки, идеально белая кожа, свежий запах её волос, форма щёк, наивно распахнутые глаза – одним словом, всё, что превращало её в Алёнушку, действовало безотказно.

На этот раз их близость была неторопливой и тягучей. И в её мнимой бесконечности Лена нуждалась сейчас больше, чем Арсений, она стремилась протянуть её как можно дольше, спрятаться в ней от безысходности, поэтому оттягивала высшую точку наслаждения сколько могла, пока её не пронзил разряд сладчайшего тока и она не обмякла в объятиях любимого.

Некоторое время они ещё целовались, потом просто затихли с закрытыми глазами, надеясь, что тишина ещё сохранит на некоторое время им волшебство полного единения.

Арсений вернулся к реальности первым.

Бутылку, поставленную Леной на тумбочку около кровати Арсения, опоясывала надпись «Амаретто».

– Откуда у тебя это? У нас, кажется, такого не продают, – поинтересовался Арсений.

– Продают, конечно. Места просто надо знать. Но это не здешняя бутылка. Семён откуда-то привёз с гастролей. Из Венгрии, кажется. Нравится тебе? – Она заглянула ему в глаза, ожидая похвалы.

– Нравится. – Арсений от всей души потянулся, вдыхая тёплый запах Лены, – такой бывает у детей с высокой температурой. Вдруг ему пришло в голову предложить Лене съездить с ним завтра к отцу. Но он сразу осёк себя. Слишком рано. Как он её представит? Как объяснит, что с ним приехала женщина с кольцом на пальце?

– Ты читал Бунина, «Лику»? – неожиданно спросила Лена, прижимаясь всем телом к его боку.

– Нет, – признался Арсений.

– Жалко, – протянула Лена.

– Почему?

– Мне кажется, Лика очень похожа на меня.

– Бунина не так просто достать. Тоже Семён постарался? – с затаённой досадой произнёс Арсений.

– Нет. У меня есть дедушка. Он здесь живёт, в Питере. Очень интересный старикан. Я тебе не рассказывала?

– Не рассказывала.

– Он очарователен. У него прекрасная библиотека. Он работает где-то по военному ведомству и имеет возможность доставать редкие книги. И Бунин у него имеется… Это отец моего папы. Папа с мамой развелись, когда я была маленькая, и папа сразу после этого перебрался в Москву. Мы видимся с отцом крайне редко. Но, впрочем, это долгая и печальная история. Как я теперь понимаю, мать его выгнала, а не он её бросил. Так бывает. Впрочем, о чём это я? А! Вспомнила. Иногда, когда я училась в школе, меня отправляли к деду. Мама уезжала в командировки, и меня не с кем было оставить. Он, кстати, к моей маме прекрасно относится, никаких обид на неё из-за сына не держит. Сам он давно уже вдовец. Кстати, живёт в том же доме, где мы с тобой первый раз увиделись. Помнишь? На дне рождения твоей однокурсницы, Катерины, кажется. Из всей семьи мне с ним