Дух мадам Краул и другие таинственные истории - Джозеф Шеридан Ле Фаню

один ее конец был наброшен на его шею, петля на другом предназначалась, судя по всему, для моей; продолжая разыгрывать эту зловещую пантомиму, он так плотоядно, так невыразимо жутко улыбался, что мои нервы не выдержали. Я больше ничего не видел и помню только, что очнулся у тебя в комнате.

Я уцелел чудом, Дик, – это не приходится оспаривать – и буду до конца жизни благодарить Небеса за спасение. Кто не пережил этого ужаса, тот не может ни понять, ни вообразить, как чувствуешь себя в присутствии такого существа. Дик, Дик, зловещая тень коснулась меня, и леденящий холод пронизал до мозга костей; я никогда уже не буду прежним, Дик… никогда, Дик… никогда!

Наша горничная – как я уже говорил, зрелая девица пятидесяти двух лет – забыла о работе и с раскрытым ртом и наморщенными бровями, под которыми блестели черные бусинки-глазки, стала мало-помалу приближаться к нам, пока не оказалась совсем рядом, и, временами украдкой оглядываясь через плечо, выслушала все повествование. По ходу рассказа она время от времени вполголоса вставляла различные серьезные замечания, а также возгласы – ввиду их краткости и простоты я не упоминал о них выше.

Теперь горничная произнесла:

– Я часто об этом слышала, но до сих пор не верила… и почему только? Ведь моя матушка – она живет рядом, в переулке, – знает даже такие чудные истории, Господи нас благослови, каких никто не рассказывает. Вам нельзя было спать в той задней комнате. Матушке не нравится даже, что я захожу туда днем, а уж спать там она бы не пожелала ни одному доброму христианину, ведь, как она говорит, это его собственная спальня.

– Чья собственная спальня? – спросили мы в один голос.

– Ну как же, его… старого судьи… Судьи Хоррокса, конечно, – упокой Господи его душу! – И горничная испуганно огляделась.

– Аминь! – пробормотал я. – Он что же, умер там?

– Там? Нет, не совсем там, – ответила она. – Разве не на перилах лестницы он повесился, старый грешник, – Господь, смилуйся над всеми нами, – и разве не в алькове нашли отрезанные ручки той скакалки, которую он приладил вместо веревки, и нож – Господи, нас благослови? А скакалка принадлежала дочке домоправительницы, как часто говорила мне матушка; девочка с тех пор занедужила, ночами часто вскакивала и кричала, потому что ей снились кошмары. Люди говорили, это ее мучит дух старого судьи; она то и дело вопила благим матом, потому что к ней подбирался большой старик с кривой шеей; а еще она кричала: «Хозяин! Хозяин! Он топает ногой и делает мне знаки! Мамочка, голубушка, не отдавай меня!» Кончилось тем, что бедная крошка умерла – от водянки в мозгу, как сказали доктора; а что они могли еще сказать?

– Когда все это произошло? – спросил я.

– Ну откуда же мне знать? Но, должно быть, очень давно, потому что, еще когда моя матушка только выходила замуж, домоправительница была уже совсем беззубой старухой, лет под восемьдесят, с трубкой во рту, а ведь при жизни старого судьи она была женщиной хоть куда и франтихой; а нынче матушке самой вот-вот пойдет девятый десяток; а первейший грех бессердечного старого негодяя – упокой, Господи, его душу – в том, что он сжил со свету маленькую девочку; так все думали и верили. Матушка говорит, что бедная крошка была его собственным ребенком, ведь он был самый настоящий старый сквернавец, с какой стороны ни посмотри, и стольких отправил на виселицу, что ни одному другому судье в Ирландии за ним не угнаться.

– Вы говорите, в той комнате опасно спать, – сказал я. – Значит, вы слышали, что и другим являлся там призрак?

– Да, рассказывали всякое такое… всякие чудные вещи, это точно, – ответила горничная не совсем охотно, как мне показалось. – А как же иначе? Разве не спал он в той комнате больше двух десятков лет? Разве не там, в алькове, он приготовил в конце концов веревку, чтобы повесить себя самого, после того как повесил за свою жизнь видимо-невидимо менее грешных людей; разве не на той кровати лежало мертвое тело, не там же было положено в гроб, который потом, когда закончил свое дело коронер, опустили в могилу на кладбище Святого Петра? Чудные рассказывали истории… Матушка знает их все… О том, как парень по имени Николас Спейт накликал на свою голову беду.

– И что же рассказывали об этом Николасе Спейте?

– Ну, это вы сейчас узнаете, – отозвалась горничная.

И она действительно поведала необычную историю, которая показалась мне такой интересной, что я при случае посетил престарелую даму, мать горничной, и узнал много очень любопытных подробностей. Я не прочь изложить эту повесть на бумаге, но у меня уже устали пальцы. Впрочем, если вы когда-нибудь захотите ее узнать, я к вашим услугам.

Когда мы выслушали странную историю, которой я вам не пересказываю, мы задали еще один-два вопроса о сверхъестественных явлениях, которые стали наблюдаться в доме после смерти старого грешника.

– Ни одному человеку здесь не посчастливилось, – говорила горничная. – Вечно с жильцами что-нибудь приключится: то неприятности, то внезапная смерть, а то уедут до срока. Сперва этот дом сняла одна семья – запамятовала, как их звали, но это были две молодые леди со своим отцом. Джентльмен (ему, наверное, сравнялось шестьдесят) был такой здоровяк, что многие ровесники могли ему только позавидовать. Ему досталась та самая несчастливая задняя спальня, и – Господи, спаси нас от всякого зла! – однажды утром его нашли мертвым, наполовину вывалившимся из кровати; лицо у него было черное, как терновая ягода, и раздутое, как пудинг, голова свешивалась почти до самого пола. Сказали, что с ним случился удар. Он был мертвехонек – потому не мог сказать, что за болезнь с ним случилась на самом деле, но старики в один голос твердили, что никакая это не болезнь; это старый судья Хоррокс – Господи, благослови нас! – напугал его до смерти.

Какое-то время спустя этот дом сняла богатая незамужняя леди преклонных лет. В какой комнате она спала – не знаю, но жила она одна; как бы то ни было, однажды утром слуги, которые рано сошли вниз, чтобы взяться за работу, увидели, что хозяйка сидит на ступеньках, вся трясется и бормочет себе под нос; она тронулась умом, и ни слуги, ни друзья не услышали от нее ничего, кроме: «Никуда я не пойду, я обещала его дождаться». Так она никому и не объяснила, о ком говорит, но, конечно же, те, кто знал все о старом доме, не слишком долго гадали, что с ней приключилось.