Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

спит, либо на то, как он беспокойно ворочается или как неподвижно лежит, свернувшись калачиком, словно у него что-то болит. Йенни бросила пустые попытки развеселить его разговорами, больше не старалась заставить улыбаться, потому что от этого Аксель только сильнее раздражался. Они сидели сутками в душной комнате, в гнетущей тишине.

Покидала номер Йенни только за тем, чтобы поесть и принести что-нибудь для Акселя, потому что он никогда не спускался в ресторан вместе с ней. Но пользы от этого было мало – после каждого приема пищи Аксель мучился от болей в желудке и тошноты. Иногда все заканчивалось тем, что он запирался в ванной комнате, а Йенни – напуганная и встревоженная – сидела за стенкой, слушала, как его рвет. В конце концов она не выдержала: найдя у Акселя в друзьях в «Фейсбуке» Флер, настрочила ей длинное сообщение, в котором расписала все, что творится с ее братом, попросив в конце совета. Перечитав сообщение несколько раз, Йенни почти нажала кнопку «Отправить», но сделать этого так и не решилась. Она знала, что Аксель не простил бы ее, так как не раз уже замечала его нездоровое, настойчивое желание не тревожить свою семью, не становиться для них очередной проблемой. Отложив телефон в сторону, Йенни твердо решила: они справятся сами.

В редкие моменты Акселю и впрямь как будто становилось лучше. Пару раз он даже просил Йенни почитать ему вслух. Тогда она брала с прикроватной тумбы потрепанную книжку бледно-синего, точно полинявшие джинсы, цвета, на которой было выведено золотыми буквами «М. Метерлинк. Пьесы», и Аксель подползал ближе, укладывал голову Йенни на колени. Она нежно гладила его по тусклым спутанным волосам, наслаждаясь редкими минутами, когда могла прикасаться к нему, не опасаясь, что он ее оттолкнет.

Обычно читала она недолго: Аксель либо снова засыпал, либо просил остановиться, потому что у него начинала болеть голова. И Йенни снова сидела в постели, глядя на него – спящего и тревожного.

Когда находиться в душном номере становилось невыносимо, она выходила на балкон и плотно закрывала за собой стеклянную дверь. Это был совершенно другой мир. Вдали лилась серебряная зыбь моря, небо раздувалось над ним, точно необъятный бирюзовый парус, а на нем кружили чайки, с улицы слышались радостные голоса и песни. Задорно смеялись бьющиеся о подножья скал волны. Но Йенни чувствовала себя чужой в этом мире. Она словно застряла на его серой изнанке. Ведь единственный человек, который мог сделать ее счастливой, теперь лежал на кровати, полный ненависти ко всему, что его окружало. «Может, я просто надоела ему? Может, он устал от меня за эти полторы недели, и поэтому ему даже смотреть на меня не хочется? – думала Йенни, сидя в плетеном кресле на балконе. Нос ее был красным и распухшим от слез. – А что, если случилось что-то дома? Хотя… случись что-то дома, он бы по-другому себя вел… Может, он заболел?.. Или все же это я виновата? Господи, ну почему он не может просто ответить, что с ним происходит? Неужели он не понимает, как я за него переживаю?»

Аксель прекрасно понимал. Он смотрел на нее и ненавидел себя за то, что не мог подняться с постели, не мог улыбаться, не мог заставить себя сделать хоть что-то. Ненавидел свое бессильное тело, которое ныло от непонятно откуда взявшейся, но такой сильной, такой реальной боли.

Он ненавидел оцепенение, завладевшее им. Аксель чувствовал себя так, будто его достали из теплой ароматной ванны и выбросили на улицу, на сорокаградусный мороз. И теперь он – нагой, уязвимый – лежал на заметенной снегом дороге, его похолодевшие ноги и руки болели, кожа покрывалась ледяным кружевом, и слезы превращались в хрустальные бусины, замерзнув на щеках. Аксель словно был заперт в клетке всепоглощающего душевного холода и всеподавляющей боли, к которой он привык так скоро, что не звал уже это состояние онемением.

На протяжении этих дней Аксель корил себя за пасмурную тоску в глазах Йенни, за слезы, которые она сдерживала, крепко сжав зубы. Ведь именно он испортил ей отдых. Именно он выплескивал на нее свой беспричинный, неконтролируемый гнев. Именно он не мог банально поговорить с ней. Особенно тяжело ему было смотреть на то, как лицо Йенни озарялось солнечной улыбкой каждый раз, когда ей звонил Луи. Аксель же теперь стал главным источником ее тревог и боли. И за это себя ненавидел.

Он был искренне убежден теперь, что не достоин Йенни. В голове крутилось: «Ты – ничтожество, болван! Посмотри на себя? Зачем ты такой никчемный ей нужен?» Но одна лишь мысль о том, что Йенни все это надоест и она просто уйдет, заставляла Акселя сжиматься в комок от ужаса. Чувство вины терзало его каждый раз, когда Йенни старалась приободрить Акселя, когда надеялась, что в ее силах заставить улыбку вновь появиться на его осунувшемся лице. Но это никогда не срабатывало – ему становилось все хуже. Аксель ощущал себя неполноценным, ущербным из-за того, что безвыходная тоска не давала ему быть счастливым. Поверх этого наваливались мысли о том, сколько денег он потратил на это путешествие, на десятки дорогих, но бесполезных побрякушек, половину которых пришлось оставить в Риме. Аксель стыдился того, что отнял у семьи такую сумму, и стыд этот был таким острым, таким жгучим, что мириться с ним Акселю оказалось не по силам.

Мысли о смерти, о собственной бесполезности копошились в его мозге, точно уродливые жирные черви. Впервые за полтора месяца он думал о суициде. А затем думал о том, что снова думает о суициде. Потом думал о том, что он думает о том, что снова думает о суициде и так далее до бесконечности.

Это пугало. Сводило с ума. Реальность порой ускользала от него, словно шелк, струящийся сквозь пальцы. И Аксель оставался наедине с собой, со своими самыми ужасными кошмарами.

Только во сне Аксель мог сбежать из этого тяжкого плена, ненадолго ослабить сдавившую шею петлю. Он так устал ежедневно бороться со своими мыслями, с собственным телом…

Аксель был сам себе омерзителен.

Он мечтал уснуть и больше не проснуться.

* * *

Это была одна из последних ночей на Искье перед возвращением домой. Дверь на балкон оставалась открытой с раннего утра, занавески едва заметно подрагивали. До слуха Акселя доносился шум волн, напомнивший древнюю, дочеловеческую колыбельную. Только вот по ночам он уснуть не мог, как бы сильно ни желал этого.

Аксель лежал на спине, вперив взор в темный потолок. Он чувствовал