Любовь моя Ана - Софья Асташова

– Это очень быстро, – продолжает он. – Если я ограничу питание, это сразу будет заметно. Вес уйдёт очень быстро, потому что я делаю это в первый раз. Вот увидишь.

Здесь он прав. Его вес будет уходить легко и быстро. Сначала я испытала удушающее чувство зависти – я-то так не могу, и он знает, что я не могу. Одновременно с этим испугалась, что, если он похудеет, то я на его фоне буду казаться ещё более толстой. Потом, подключив то, что осталось от моих мозгов, я подумала: во-первых, если я доведу себя до истощения, мне будет уже наплевать на всё остальное. Во-вторых, это его решение, а не моя ответственность. В-третьих, здоровому мужчине не так просто это сделать, как сказать. С голодом невозможно бороться и победить. Ты заранее обречён на провал. Нет приза, нет выигрыша – только смерть.

Мы лежим в темноте, но в первый раз далёко друг от друга, на разных концах кровати. Я подтягиваю колени к груди, чтобы обезопасить место рядом с собой. В голове пульсирует одна мысль: «Меня затягивает в глубокую чёрную дыру моего расстройства. Из-за тебя».

Эта мысль появлялась и раньше – он возвращает меня в моё расстройство. Малейший триггер, малейшее беспокойство, малейшая тревога, и меня засасывает. Я и рада быть там, рада тонуть. Только там я чувствую счастье. Только там я чувствую себя собой.

Я хочу ему об этом сказать, но не решаюсь – это мой главный козырь. Сюрприз. Шах и мат. По крайней мере, мне кажется, что эти слова должны ранить больше всего. Я оттягиваю момент, чтобы предъявить ему эту уничтожающую новость. По крайней мере, в моём представлении она кажется уничтожающей.

Он сделал мне больно, и я хочу сделать больно в ответ. Я уже была готова сказать, как он меня опережает:

– Могу я задать тебе один вопрос?

Я боюсь, будет ли это вопрос: «Ты меня ещё любишь?» Боюсь, потому что я не знаю, и это единственный ответ, на который я сейчас способна.

– Да.

– Ты со мной счастлива?

Меня пробирает током. Он что, прочитал мои мысли?

Я убираю свой козырь обратно. Я ничего ему не скажу. Он сам увидит, как его близкий человек начнёт исчезать на глазах.

– Да, – отвечаю я.

Как бы не так. Счастливой меня делает только она. Только Ана. Я испытываю удовлетворение, притворяясь перед ним, что со мной всё в порядке.

– Ты уверена? – спрашивает он.

– Да.

Банально, но я боюсь ошибиться. Один раз я уже лишила себя драгоценной возможности быть с кем-то из-за Аны и не хочу повторить ту же ошибку.

После мы засыпаем.

Я жду, что он меня бросит. Тогда всё было бы намного проще. Я бы, так сказать, отбросила лестницу после того, как взобралась по ней. Навзничь упала бы в своё знакомое, своё дорогое, своё любимое, своё родное – раскинула бы руки и отдалась свободному падению. Короткому полёту в бездну, во тьму. Но такую долгожданную, такую желанную, такую чаянную.

Он бросает трубку, когда мы разговариваем по телефону. Я не сразу понимаю, что произошло. Наверное, я сказала что-то грубое, но эта причинно-следственная связь мне не очевидна. По старым нейронным каналам побежали нервные импульсы: эта ссора – только повод, причина – в моём целлюлите на бёдрах. Он бросит меня из-за целлюлита. Эта мысль, казалось, выделена заглавными буквами и подчёркнута два раза.

Целлюлит. Вот о чём я думаю, когда речь заходит о разрыве отношений. Я жду сообщения следом: «Ну и пошла ты. Спасибо, что освободила меня от обязанности всю жизнь смотреть на твой целлюлит». Оно не приходит. Он никогда не позволил бы себе такую грубость, но я-то знаю, в чём причина.

Моя история с целлюлитом такова, что однажды я увидела в каком-то российском сериале, как парень приезжает утром к своей девушке, а у неё ночевала подруга. Он видит голые ноги подруги и говорит:

– Машка, ты говорила, что целлюлит есть у всех, а у Юльки его нет!

Эта Юлька точно ведьма, подумала я, но фраза, как и страх показывать своё несовершенное тело, засели у меня в голове намертво. Господин сценарист этого фильма, гори в аду.

Я звоню маме и рассказываю ей, что произошло, но не для того, чтобы она меня пожалела или переубедила. Я просто хочу продемонстрировать ей, что моя болезнь меня не отпускает. «Мама, мама, смотри, как я больна! Пусть моих костей под кожей уже не видно, но я по-прежнему глубоко больна». Она это не понимает. Думает, что её дочь действительно способна переживать из-за гипотетического разрыва.

– Нет, Соня, – говорит она, – какой целлюлит? Он, может, даже слова такого не знает. Да и нет у тебя никакого целлюлита – ты это придумала.

– Нет, ты представляешь, это моя первая мысль! Бросит меня не из-за моего невыносимого характера, а из-за целлюлита на попе.

– Глупости какие. Ты такая взрослая и в такие глупости веришь. Мужчины не уходят из-за целлюлита, они вообще об этом не думают. Из-за характера как раз и уходят. Но не из-за целлюлита. Вот насмешила.

И правда, смешно. Мне тоже смешно. Я знаю, что это искажение, когнитивное искажение, как и вся моя болезнь. Если бы это оказалось правдой и он ушёл бы из-за целлюлита, это стало бы для меня и Аны подарком – я бы упала в неё, и мы бы больше никогда не расставались.

* * *

По моей прихоти мы едим творог два раза в день – на завтрак и на обед. Ели бы все три, но я уже не помню, когда в последний раз ужинала. Ему я мешаю творог с густой сметаной и бананом, себе – просто с обезжиренным йогуртом. По мне, так пища богов. Ему тоже нравится. Отправляя очередную ложку в рот, он говорит:

– Я хотел бы быть таким, как ты – набирать вес, но, сколько бы я ни ел, я не толстею. Бесполезно. Ем много, ем мало – всё равно остаюсь таким, как сейчас. А я хотел бы меняться, как ты.

У меня внутри всё оборвалось, сердце бешено заколотилось. Я закипаю, как чайник. Это моя тема. Моё законно выстраданное право эксперта по расстройствам пищевого поведения. Более того, он прекрасно осведомлён, что я жизнь свою положила на то, чтобы контролировать вес, и знает, к чему это привело. В его картине мира мне не на что жаловаться – хочу набираю,