Круг в огне: Рассказы - Фланнери О'Коннор

Таннер себе, глядя, как он приближается, попробуй-ка что-нибудь с него урвать, даром что черномазый. Попробуй, потому что нет ничего у тебя против него, никакой защиты, кроме собственной белой кожи, а от нее не больше проку сейчас, чем от змеиной выползины. Когда в игру вступает правительство, шансов у тебя нет.

Он сидел на веранде на стуле без спинки, прислоненном к стенке хибары.

– Добрый вечер, Фоули, – кивнул он доктору, когда тот подошел к расчищенному месту и остановился с таким видом, будто только сейчас увидел Таннера, хотя ясно же было, что он приметил его раньше, идя через поле.

– Глянуть вот захотел на свою собственность, – сказал доктор. – Вечер добрый. – Голос визгливый, быстрый такой.

Без году неделю она твоя, сказал он себе.

– Я видел, вы идете, – сказал он.

– На днях приобрел, – сказал доктор и, не глядя на него больше, двинулся в обход хибары. Но почти сразу притопал обратно и встал перед ним. Потом по-хозяйски шагнул к двери и сунул голову внутрь. Коулмен опять там дрых. Он задержал на нем взгляд, потом повернулся.

– Знаю я этого ниггера, – сказал он. – Коулмен Паррум. Сколько ему нужно, чтоб отоспаться после вашего самодельного пойла?

Таннер крепко стиснул шишечки на ножках стула.

– Эта хибара – не ваша собственность, – сказал он. – А что она на ней стоит, это моя ошибка.

Доктор вынул ненадолго сигару изо рта.

– Главное, что не моя, – сказал он и осклабился.

Таннер просто сидел на стуле и смотрел вперед.

– Такие оши-боч-ки не окупаются, – сказал доктор.

– А у меня ничего в жизни не окупается, – проворчал он.

– Все окупается, – возразил негр, – если знаешь как.

Он постоял там, склабясь и оглядывая сквоттера с головы до ног. Потом повернулся и стал обходить хибару с другой стороны. Сделалось тихо. Самогонный аппарат, вот что он искал.

Тут-то и прикончить бы его. В доме у него висело ружье, и сделать это было проще простого, но он с детства на такое был слаб из страха перед адом. Всю жизнь обходился без смертоубийства, знал, как управляться с ними за счет мозгов и удачи. Он слыл умеющим найти к ниггеру подход. Тут искусство нужно особое. Чтоб управляться с ниггером, надо ему показать, что у его башки нет шансов против твоей башки; тогда он прыг тебе на спину и будет знать, что нашел свое счастье на всю жизнь. Коулмен как вскочил тридцать лет назад ему на спину, так и не слезал с тех пор.

В первый раз Таннер увидел Коулмена, когда шестеро их работало у него под началом на лесопилке в сосновом лесу у черта на куличках. В жизни у него не было такой поганой бригады, к понедельнику там никто не прочухивался. До них дошли тогдашние веяния: решили, избран новый Линкольн, который отменит всякую работу. Он держал их в узде с помощью очень острого перочинного ножика. У него с одной почкой тогда было неладно, руки из-за этого дрожали, и он, чтоб это пустое движение не бросалось в глаза, завел привычку что-нибудь вырезать из кусочков дерева. Они не должны были видеть, что его руки трясутся сами по себе, и он сам не хотел этого видеть и это допускать. Нож в его нетвердых руках двигался беспрерывно, яростно, и время от времени на землю падали маленькие грубые фигурки – он никогда на них потом не смотрел, а посмотрел бы, не смог бы сказать, что они такое. Негры их подбирали и уносили домой, они ведь недалеко ушли от темноты своей африканской. Нож беспрестанно поблескивал у него в руках. Не раз он останавливался и небрежным тоном обращался к какому-нибудь усевшемуся, полусонному, отвернувшему башку негру: «Слышь, черномазый, нож покамест у меня в руке, но давай прекращай транжирить мое время и деньги, а то оглянуться не успеешь, как он будет торчать у тебя в брюхе». И негр подымался – медленно, нехотя, но брался за работу – до того, как он договаривал эту фразу.

Большой черный-пречерный разболтанный негр, вдвое его крупнее, начал ошиваться около лесопилки, то он смотрел, как другие работают, то дрых у всех на глазах, раскинувшись на спине, похожий на громадного медведя.

– Кто он такой? – спросил Таннер. – Хочет работать, скажите ему, пусть подойдет. Не хочет, пусть валит отсюда. Никаких бездельников чтоб не было у меня тут.

Кто он такой, ни один из них не знал. Знали, что работать он не хочет. Больше ничего про него не было известно, ни откуда он, ни зачем явился, хотя, вполне может быть, кому-то из них он был родным братом, а всем остальным дальним родственником. День Таннер ждал, не показывал, что замечает его, против своих шести он был один худосочный белый с пожелтевшим лицом и трясущимися руками. Он не хотел нарываться, но не вечно же ждать. Назавтра чужак снова явился. Насмотревшись с утра на бездельника, шестеро за целых полчаса до полудня перестали работать и уселись есть. Таннер не рискнул с ними связываться. Он решил разделаться с первопричиной.

Чужак прислонился к дереву у края вырубки, стоит и смотрит на него из-под приспущенных век. В лице настороженность, едва прикрытая нахальством. А во взгляде читалось: на что он горазд, этот белый человечек, виду никакого, а важничает?

Таннер шел к нему с фразой: «Слышь, черномазый, нож покамест у меня в руке, но если ты не уберешься…» – но, подойдя ближе, раздумал. Маленькие глаза негра были налиты кровью. Таннер предполагал, что нож-то у него имеется и он вполне способен пустить его в ход. Его собственный перочинный нож двигался, направляемый не его руками, а только лишь вмешательством какого-то внешнего разума. Он понятия не имел, что вырезает его нож, но, когда он дошел до негра, в куске коры уже были проделаны два отверстия размером с полудолларовую монету.

Взгляд негра упал на его руки и задержался. Челюсть у него отвисла. Он не сводил глаз с ножа, беспечно срезающего завитки коры. Он словно наблюдал за тем, как над деревяшкой трудится незримая сила.

Тогда Таннер посмотрел сам и с изумлением увидел подобие очков: два ободка, соединенные мостиком.

Он поднял их повыше и, держа на расстоянии, взглянул через отверстия мимо кучи стружек и сквозь сосновые стволы на край загона, где паслись их мулы.

– У тебя, дружок, я вижу, глаза слабоваты, – сказал он и поскреб землю ногой в поисках проволоки. Он подобрал короткий кусок вязальной проволоки; чуть погодя нашел еще один, поменьше, и поднял его тоже. Стал