Человек, который любил детей - Кристина Стед

И только Сэм вернулся к себе, полковник Уиллетс снова ему позвонил и стал отчитывать, как мальчишку:

– И еще: мне не нравится каталог Фотовыставки, – орал он.

– А я тут при чем? – удивился Сэм. – Позвоните им и скажите.

– Но в нем упоминается ваше имя, – наседал Уиллетс. – Вот, тут сказано: «Anak Melayu, Menangkabau punia (Малайский ребенок из племени минангкабау) – Сэмюэль Поллит – Смитсоновская экспедиция»! И как это понимать? Смитсоновскую экспедицию возглавляете не вы, а я.

– Вы отказались предоставить им фотографии, – вспыхнул Сэм, – решили оставить их для своей книги. Они обратились ко мне, и я дал им несколько снимков. Это очень удачное фото. Я дал его от своего имени. Я не просил их указывать, что это фото Смитсоновской экспедиции. И там не указано, что я – руководитель экспедиции.

– Я этого не потерплю! – визжал Уиллетс. По его крику было слышно, что от гнева у него на глазах выступили слезы. – Скажите, пусть уберут это фото из каталога. Вам это с рук не сойдет. Вы вечно все лавры забираете себе. Я поставлю в известность кого надо. Не думайте, что я стану молчать. Стоило вам связаться с британцами, и вы сразу заважничали, как они. Будьте вы все прокляты! – неистовствовал полковник срывающимся тенором, который резал Сэму слух. Он положил трубку и, сунув руки в карманы, порывисто сделал два-три шага, чтобы унять ярость. Голова снова начинала пухнуть и болеть, от тела поднимались густые пары пота. Нужно немедленно принять ванну, решил Сэм. Потом – лимонный напиток, потом – ужин, а потом он опять взмокнет.

Вытираясь, Сэм заметил, что руки у него стали такие же, как у покойной матери: длинные пальцы, как будто стесанные на концах; вздувшиеся вены. Он снова с любовью подумал о ней. До женитьбы на матери Луи, Рейчел, с другими женщинами он не спал, потому что дал слово умирающей матери.

Он прошел в комнату и, облачаясь в чистую льняную одежду, с наслаждением почувствовал дуновение прохладного влажного ветра, который, равно как дождь и сырое покрывало ночного воздуха, приносил облегчение. И сейчас он позволил ветру избавить его от мыслей о далеком прошлом. Теперь Сэм не часто вспоминал прошлое, ибо не хотел поддаваться сентиментальности. Но в последние недели порой эти мысли налетали на него, впивались в плоть, пожирали, будто незримое, но ненасытное существо. Некогда он молился (самому себе, силам тьмы, неведомому) о том, чтобы ему явился призрак Рейчел, пытался увидеть ее. Теперь же он чувствовал, что призрак одолевавших его желаний, которые он обуздал, потенция, что ушла в песок, снова вырвались на свободу, и он оказался во власти витавшего вокруг него духа, который сталкивает его с праведного пути в тропические джунгли огненной страсти. Он вспомнил Рейчел, а потом вдруг его нежные мысли трансформировались в любовь к женщине: с минуту он стоял в смятении, чувствуя, как мечется в груди сердце, обезумевшее от любви к женщине.

И внезапно ему все стало ясно о себе. Со времени приезда в Малайю он встретил по меньшей мере с полдюжины женщин, которых ему хотелось поцеловать и заключить в объятия; он даже мог бы завязать с ними и более близкие отношения.

– Что это? – ужаснулся Сэм. – Неужели старею?

Но в тридцать восемь лет люди не превращаются в непристойных стариков, мгновенно осознал он. Это не типичное явление.

– К тому же, – рассуждал он сам с собой, – меня настигла любовь. Я так долго обходился без любви, дома видел одну только ненависть, пребывал в страхе за жизнь своих детей. А сейчас чистая, нежная, простая человеческая любовь.

Он задумался о другом: о дочери Луи. Вскоре она повзрослеет, станет женщиной, сможет создать новую жизнь, иметь своих детей.

– Бедная девочка, – вздохнул Сэм, – растет без матери, лишена материнской любви.

Несомненно, Луи, когда вырастет, станет такой же, как ее милая женственная мать и составит счастье какого-нибудь мужчины. Потом он отмахнулся от мыслей о дочери и пошел на ужин, думая о божественно добродетельном очаровательном лице леди Модор, отчего ему захотелось ее поцеловать. Он такой замечательный человек, думал про себя Сэм, хоть и совсем не разбирается в женщинах. Как-то вечером после ужина он счел подобающим прочитать леди Модор лекцию о волосах на теле. Например, волосы под мышками, заявил он, удалять не следует: раз природа распорядилась, чтобы они там росли, значит, для чего-то это нужно. На что леди Модор внезапно заметила:

– У вас слишком много детей, мистер Поллит.

– А мне все мало! – со всей серьезностью вскричал он и принялся говорить о том, что хотел бы иметь жену-малайку, красавицу вроде той женщины с младенцем на руках, что он видел в тот день, а также жену-китаянку, жену-индианку – «среди них столько чудесных созданий» – и даже необычную жену из пигмеев – с огромной грудью, огромным животом и огромными ягодицами. – Он рассмеялся. – А самые прекрасные женщины в мире – сингалки…

– Вы вдруг решили стать туземцем? – поддразнивающим тоном спросила леди Модор.

– А что? Не отказался бы, – со всей серьезностью ответил Сэм и вновь начал излагать свои идеи о возврате к природе, о фаланстере, мирном существовании, трудолюбии, любви, соблюдении законов.

– Дорогой, позови мальчика-слугу.

Сэм, конечно же, пил только имбирное пиво. Через несколько дней он опять отправится в Куала-Лумпур, в город, который он любил, невзирая на то, что страдал там от жары и влажности. Остаток вечера он рассказывал леди Модор о своей родине, о демократии и свободе, что царят в его стране, которая способна возрождаться с каждым новым поколением, и в очередной раз процитировал Томаса Джефферсона:

– Революции, потрясения должны происходить каждые двадцать лет.

– Не очень приятная перспектива,– холодно заметила леди Модор.– Будь я американкой, предпочла бы жить в Британской Вест-Индии[71].

Удивительно, подумал Сэм, до чего же англичанки бывают надменны!

– Почему бы вам не посетить нашу благословенную страну? – игриво предложил Сэм. – Вашингтон – это рай земной. Сверкающие стены и протяженные проспекты, обсаженные деревьями, защитили бы и от такого солнца, как в Севилье (правда, про севильских псов я даже упоминать не хочу), и люди там серьезно интересуются международной политикой.

– А вашингтонские женщины… какие они? Расскажите.

– О, как раз этим Вашингтон мне больше всего нравится. Там очень много высоконравственных публичных женщин.

– В самом деле?! – оторопела леди Модор, но потом рассмеялась: – Ах, ну да, я поняла, кого вы имеете в виду. А