Под уральским небом - Тамара Петровна Москалёва

Младенец, проснувшись, взвизгнул, залился плачем. Постанывая, дед неистово кусал гнилыми обломками молодое тело, слюнявил налитые груди, ухватывал молочные соски толстыми губами: «Ох-х… пог-годи-и… Н-не верти-ись…»

Задыхаясь, Марина впилась зубами в старикову поросль. Тот взъярился:

– Так-то… ты… ммм… благодаришь-шь… та-ак?..

– Отпу-ус-сти-и! Жжи-ивотное…

– Н-не хочешь-шь сам-ма… твою мать… – злобно шипел Сидор, – погод-ди… я… с тоб-бой… щ-щас…

Собрав последнюю силу, Марина изловчилась и отчаянно лягнула насильника в пах. Тот взвился, осел на пол, замотал всклокоченной головой: «а-а… с-сука, да я ж тебя щас… ммм… в порошок…» Искусанная и растрёпанная Марина схватила орущего ребёнка. Откинула щеколду и, не помня себя, натыкаясь в темноте на тазы и вёдра, с грохотом выскочила на крыльцо.

– Чего такое?! – с ворохом сдёрнутого с верёвки тряпья на крыльце стояла тётка. Увидев племянницу, влетела в избу, заголосила: «Н-ну стар-рый ты кобелина, а!?»

Послышались крики, глухие удары. Потом всё стихло.

Прижимая к себе плачущего сына, Марина вышла за ворота. Ночь. На улице – ни души. Лишь звёзды перемигиваются на чёрном небе, да белёсый туман маячит с пруда. Покачивая ребёнка, женщина опустилась на лавочку. Её трясло. Огнём горело истерзанное тело. «Господи! Да что же это?.. Бежать!.. Бежать, куда глаза глядят…» Хлопнула калиткой взбудораженная тётка. Источая бражный дух, упала перед Маришей на колени. Взялась нервно оглаживать племянницу.

– Гос-споди, да как же теперь людям в глаза-то смотреть, ежлиф узнают?.. – слёзно запричитала бабка. – Прости… Маринка, Христом-Богом молю… перед памятью сестры моей дорогой – матери твоей… – приговаривала она синими губами. – Ты уж не сказывай никому, Христом-Богом… Ох, как неладно-то всё… – На полуслове прикусила язык, резво откинула одеялко: малец безмятежно спал. – Ну вот и славно. – Старуха ухватилась за скамейку, тяжело встала. – Пойдём-айда в избу… ишь, сквозняк разгулялся! Груди у тебя ещё сырые… Неровён час, застудишь…

Марина всхлипнула.

– Пальцем не тронет больше. Побожился. – Тётка взяла у племянницы ребёнка, поднялась на крыльцо. Она приложила ухо к двери, прислушалась… – Айда! Дрыхнет, должно. А ежлиф снова озоровать начнёт… – зловеще прошептала она, – в околоток сдадим, чикаться не будем!

Малец завозился. Агафья потютюшкала: «ба-аю-бай!», участливо спросила:

– Ну вот, скажи… куда пойдёшь… да ещё с дитём? Кто у тебя тут есть? Колька, язви его, куролесит де-то… с халдой моей… счастье ищут. Выходит… окромя меня… ты и не нужна никому. Да и время счас… сама знаешь… цены бесятся, за чё ни возьмись. Пропадёшь.

Хрипнул заводской гудок. Народ потянулся из проходной.

«Жить не хочу…» – пробормотала Марина. Тётка легонько отшатнулась: «Не дури. Вот для него, для него жить надо! Ты себе уж не хозяйка. Айда-давай в избу, люд со смены идёт, полезут с расспросами».

Думала Марина, всяко прикидывала: «Права тётка… куда идти… да ещё с ребёнком, да ещё на зиму глядя». Так и осталась.

И вот она – новая зима

За окном сгустились сумерки, и снова отключили электричество. Тётка затопила печь, засветила керосиновые лампадки – вонь разнеслась по всей избе. Сладко причмокивал во сне Николаша. Рядом, подняв дверную занавеску, раскладывала пожитки Марина, исподволь поглядывая на стариков.

Обросший Сидор за столом, в драной майке, вцепившись обеими руками в свою седую гриву и монотонно покачиваясь, завывал грустную песню над кастрюлей с брагой: «О-ох… На ту зел-лёнаю могилу… ко мне кр-рас-савица пришла-а-а… да! И вдруг моги-ила задрож-жа-ла…»

Марина вздохнула.

Но вот хозяин очнулся. Выругался вполголоса. Лениво поцарапал грудь. Рука полезла за ковшом. Мужик зачерпнул шипучего зелья, расплёскивая, донёс до рта и единым духом осушил посудину. Грохнул ковш на стол, сладко щёлкнув языком. «Нор-р-рмально! – Он густо отрыгнул, покрутил нечёсаной головой. – Эй, мать! – дед сонно уставился на жену». А хмельная тётка истово крестилась у иконки. Отбивая поклоны, умывалась покаянной слезой. Жалостливым голосом замаливала грехи. Дед скривился:

– Ха! Вот дура-то… и к-кому твои вихля-яния нужны? – Нетвёрдо подошёл, гаркнул жене под ухо: – Слышь-шь, чё говорю-то?!.. я есть хочу!.. Гони вареники на стол! Да чтабы с бульёном…

Тётка враз протрезвела, промокнула фартуком слёзы.

– Хватит зевать-то! С тарелкой за тобой бегать ли чё ли? – Вскоре принесла дымящуюся миску. – Сядь ладом да ешь.

Старик плюхнулся на табуретку, игриво ущипнул жену за рыхлую ягодицу – захохотал, закашлялся. Жена озлобилась:

– Всё ребячишься. Гляди, тарелка полнёшенька! Вот как выплесну те на башку – тогда узнаешь! – грубо пообещала она. Снизив голос, проворчала: – Урюк чёртов, девку постыдился бы! Крючком сгинаешься, а всё…

Сидор аж задохнулся, швыранул ложку!

– А чево мне её стыдиться-то, а? – он свирепо таращил глаза на жену. Та прикусила язык от греха подальше. Сидор, чуть успокоившись, продолжал: – Я у себя дома! – Он хмыкнул, повернулся к Марине, – а ты… милаха… меж прочим… поимей ввиду… – дед затолкал скрюченный мизинец в дремучее ухо, с удовольствием поковырял, закрыв глаза. – Я те прямо скажу: не нужна ты мне здесь… со своим горлопаном. – Изучая палец, старик помыкнул: – Сколь можете сидеть-то на моей шее? – помолчав, колко сказал: – Так чта-а… барышня… вон те – Бог, а вон – порог! Завтри жа. – Сидор нетвёрдо встал, опёрся грязными ногтями о стол.

Марина посмотрела на тётку. Та, словно в рот воды набрала.

– Уйду… – не сразу пообещала квартирантка, – только… как же я… с ребёнком?.. зима ведь… Да и на шее вашей не сижу.

– Зима? Вот ты и думай! А меня это… не колышет, ясно?! – роняя пепел, хозяин бросил под ноги тлеющую сигарку, бочком потанцевал во двор.

– Слышь… – громким шёпотом виноватилась тётка, – он уж давно твердит: «Нужна, – грит, – она мне со своим визгуном, как собаке пятая нога. Не могу, – грит, – смотреть на неё». Ну вот чё ты скажешь? – бабка подняла брови, окинула племянницу сочувственным взглядом. – Слышь… – тётка положила руку Марише на плечо, – он… кабы, греха всё же не наделал: раздразнила ты его, вот чего. Зачну говорить, мол, некуда Маринке с дитём-то идти, дак он сразу – в драку! День ото дня всё злей становится! – Тёткин голос треснул, оглядываясь на дверь, она с хриплым рёвом повторила: – День ото дня-а вот так… Надоело всё-о… Чё делать, ума не приложу-у…

* * *

А зима дурила. Звенели окоченевшие столбы. Поджав хвосты, угрюмо блудили голодные собаки. Хохлатыми воробьями куролесила по наледи бойкая ребятня. Мариша с рюкзаком за спиной мёрзла на остановке, сжимая от ветра сынишку. Автобус не торопился. «Да гд-де же автобус-то?.. хоть б-бы… погреться…» – шептала она, приплясывая окоченевшими ногами. Неожиданно затормозил «бобик». Дверца распахнулась, Марину обдало теплом.

– Куда едем? – За рулём – мужиковатая баба в ушанке и полушубке.

– Н-не з-знаю…

– Чё… деваться некуда что ли? – быстро смекнула шоферица.