Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

— Как бы не турнули вас, православные! То-то!

Кое у кого из молодых мужиков мелькнула мысль накостылять этому вестнику по шее, они посмотрели на Артема, но на лице его не нашли одобрения своему замыслу. Растрепав ладонью широкую черноту бороды, Артем дунул на нее, будто согнал с кончиков волос остатки растерянности, и решительно сказал:

— У всякого свата свои речи. Но этот вахлак ни при чем. Значит, есть такие слухи. Уж коли Ивана навтыляли, — жди перемены.

И, словно убедившись, что слова его достигли цели, Артем, нахлобучив на глаза шапку, пошел навстречу ветру к своей избе.

Поражение Зызы дворичане переживали как личную обиду. Вознесение этого человека на высокую ступень уездного начальника породило в них безграничные надежды. «Свой человек никогда не подгадит, из любой беды вызволит». И то, что Зызы изменил свой облик, побрился, начал носить мягкие воротнички с галстуком, сменил сапоги на Степкины ботинки и приезжал домой по субботам на земской паре, — не вызывало ни в ком зависти. Все надеялись на то, что Иван не загордится и не забудет земляков. Начали роиться планы о скидках и отсрочках по банковским платежам, о новых кредитах на машины, удобрения, заговорили о постройке школы.

В каждый свой приезд Зызы неизменно устраивал собрания, на которых длинно говорил о революции, свергнувшей царизм, о крестьянской свободе, о народной силе. Говорить он научился красно, даже заикался мало. В его речах было много порывистой веры, они были похожи на проповеди; слушая его, дворичанам хорошо думалось о беззаботной жизни, о новых землях, о легком и прибыльном труде. И только когда Иван начинал говорить «о злых силах», старающихся повернуть революцию со светлой дороги на путь анархии, грабежа и насилия, о мужиках, порывающихся громить барские имения, дворичане настороженно озирались друг на друга. У всех возникала одна мысль: погром может коснуться и Двориков, незаконно осевших на чужой, помещичьей земле. Поднимался гул. Больше всех распинался Ерунов. Не довольствуясь выкриками, он прорывался к столу, отпихивал Зызы и, побуревший, с вылезающими из красных орбит глазками, начинал брызгать слюной:

— Мы, мы, исконно русские люди, не допустим таких бесчинств! Черной анархии мы объявим войну. Мы с корнем вырвем, с кровью выдерем всю смуту!

Зызы одобрительно кивал головой, торжествуя свою победу «над народными массами». Но его одобрение Ерунову разделялось не всеми. Артем, Ионка, Афонька Илюнцев в этих случаях отворачивались в сторону, начинали усиленно курить. Только Лиса решалась перечить рьяному оратору. По обычаю своему, тряхнув головой, она со сдержанной насмешкой перебивала Ерунова:

— Друг на дружку — какая же это свобода? Ты-то бы всех прирезал, тебя-то мы знаем, а другие-то пойдут ли по твоей дорожке, ты вот об чем спроси! Кого бить-то, своих же мужиков?

Сбитый с толку, Ерунов замолкал, уступая место Зызы. Тот, передохнув, начинал говорить с новой силой:

— Никакого примиренчества! Народная революция должна быть безжалостна ко всем елементам, которые срывают фронт, сеют смуту в народе. Ведь все теперь народное, все общее. Поэтому надо беречь каждую палку, каждое дерево, не говоря уж о помещичьих экономиях. Народная власть решит, как поступить с помещиками. Только народная власть Учредительного собрания! Это надо твердо помнить. А если мы ринемся в грабеж, мы все растащим, и ни у кого ничего не будет.

— Ну, народная власть людям кровь пускать тоже не благословляет. — Лиса, сама еще не уверенная в правоте своей, все же не сдавалась, чуя, что Ерунов не будет защищать того, что дорого бедному люду.

Но чаще собрания кончались мирно. И хотя всякий раз Зызы говорил одно и то же, люди не пропускали собраний, — в них они находили несознаваемое удовлетворение, некое приближение к революции, о которой знали только одно: не стало царя и все принадлежит народу. Исключение составлял один Ерунов. Ему-то, пережившему кровавые дни декабрьского восстания в Москве, на своей шкуре испытавшему некую тень народоправства, ему ведомо было, что такое революция и к чему она может привести. Держась на людях бодро, изрекая в угоду всем революционные фразы, наедине он мутнел, как-то съеживался, был придирчив к снохам и чаще обычного удалялся в мазанку, которую за годы войны значительно расширил и украсил высоким резным крылечком. Здесь, в тиши обжитых стен, среди привычных и верных вещей, он давал волю мыслям, проклинал все и вся и чувствовал, как в глубине где-то растет животный страх за жизнь, за скопленное с таким трудом добро. Обессиленный этой мукой, он принимался за евангелие, в сотый раз читал притчу о талантах, упивался туманной бессмыслицей церковных слов, — и это приносило успокоение и вызывало на глаза жаркую умиленную слезу.

Когда из волости приехали депутаты для снятия старорежимной власти — старосты, Ерунов явился на собрание первым, льстиво поздравил депутатов «с пришествием свободы». На собрании он секретарствовал, старательно записывая в приходо-расходный дневник старосты речи депутатов, и так получилось, что при выборе новой революционной власти — комиссара — он оказался единственным хорошо грамотным кандидатом и прошел единогласно. Этот успех подействовал на него ошеломляюще. Вместо недавнего страха, пережитого при чтении газет о свержении монарха, Ерунов почувствовал в себе силу, мысли его получили легкость и ясность, и ночью, переживая с Галкой свой успех, он говорил, горделиво впадая в пророческий тон:

— Народ — он необузданная скотина. Чем голее, тем горластее. Если его умные люди не удержат, он все скорежит, друг друга грызть станет.

— Воровня пойдет. Жди того. Ведь, гной им в глаза, прямо из-под носа…

Галка пугливо вздрагивала плечами, толкая мужа в рыхлый живот.

— Ну нет! Если таких людей, как мы, ставят во главе, мы их усмирим! Мы их!.. — Ерунов икал от толчков в живот, крутил во тьме кулак, крутил долго, пока не начинало ломить в запястьях. — А этих дураков бояться нечего. Побуянят, попутаются, да и сами скроются. Ведь кто у власти-то сел? Несчастные поповичи, недоучки, ширь-пырь! Им — только чай жрать. Они того и ждут. Пускай жрут, всего не слопают. Мы их попоим чайком, погреем, а потом под затылок, под затылок!

Собственно, речами Зызы и выборами комиссара и ограничились революционные события в Двориках. Сюда доходили слухи о том, что по всей округе народ пришел в волнение, кое-где начинались потравы помещичьих посевов, барские имения охранялись по ночам толпами сторожей, по деревням прошли темные люди, сея смуту и подбивая народ на погромы и на уничтожение «старого режима». Но все это проходило мимо. Дворикам грабить