Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

раз раньше эти детские ручки доверчиво обвивались вокруг грубой, обветренной теп Аукусти, но никогда они не прижимали его к себе так крепко, как сегодня. Повиснув на отцовской шее, Сиркку шептала ему в самое сухо:

— Папа... папочка... Не уходи. Не уйдешь ведь, правда?.. А то Сиркку будет плакать.

— Папе надо идти. Но папа скоро вернется.

Даже детская постелька и маленькие ботиночки Сиркку — все просило, все требовало остаться. И больше всего умоляли об этом опечаленные, растревоженные глаза дочери. Аукусти было невыносимо тяжело смотреть на дочку, на ее поношенные ботинки с дырочками, на худые, бледные ручонки... Девочка еще сильнее прильнула к отцу, притянула его к себе и горячо зашептала в ухо:

— Пап, ну не уходи! Не уйдешь?

— Папе надо. Там меня ждут. Я скоро вернусь.

— Когда скоро? Завтра?

— Очень скоро.

Стоявшая рядом Эстери опустила глаза и отвернулась.

Заметив на полке в кухне кофейную мельницу, Аукусти осторожно расцепил детские руки и сказал, доставая с полки мельницу:

— Я возьму ее с собой.

— Бери, — отозвалась Эстери. —А у вас там нет?

— Не везде. В иных домах даже из-за кофейной мельницы ворчат.

Эссу пошла проводить Аукусти до станции. Сиркку на это время оставили у соседей.

Был обычный синеватый морозный вечер. На вокзале толпилось много народу. Аукусти подумал, что станция всегда напоминает большой муравейник. Старик Висанен тоже пришел проводить Аукусти и принес пакет для Яли и Юкки. Подойдя к Карпакко, он сказал:

— Русские, кажется, тоже едут...

Там и тут мелькали серые солдатские шинели и черные матросские бушлаты. По перрону прогуливались прощавшиеся парочки.

— Посмотри на этих девчонок, совсем голову потеряли, — сказала Эстери, дергая Аукусти за рукав. Она с любопытством смотрела на девушек, провожавших русских парней. Но Аукусти не обратил на них внимания. Он разговаривал со старым Висаненом.

Размещавшийся в окрестностях Турку 421-й пехотный полк получил приказ отойти в направлении Рийхимяки — Хямеенлинна, поближе к линии фронта и к железнодорожным путям. Полк должен находиться в полной боевой готовности, чтобы защищаться в случае нападения. А случат такие уже бывали. Напав неожиданно на русские части, расположенные севернее, белые застигли их врасплох и изрядно потрепали. Это был горький урок.

Началась посадка, и народ повалил в вагоны. Аукусти тоже пробрался в свой вагон, таща рюкзак, из которого выглядывала ручка старенькой кофейной мельницы с деревянной кнопкой на конце. Заняв место у окна и оставив там свои вещи, Аукусти выбрался на перрон. До отхода поезда было еще довольно много времени.

Обнимая на прощание Эстери, Аукусти почувствовал, что она вся дрожит, а из глаз ее вот-вот брызнут слезы. Карпакко стало не по себе. Горький комок подступил к горлу и сильно защипало глаза, как дома, при прощании с Сиркку. Торопливо, словно убегая, он похлопал Эссу по плечу, с трудом выдавил из себя: «Ну, будьте здоровы!» — и ушел в вагон. Перебегая от окна к окну, Эстери увидела наконец Аукусти и остановилась. Она еще что-то говорила ему, взволнованно жестикулируя, но Аукусти не расслышал через стекло.

На перроне Висанен заметил пастора Ранквиста в высокой черной папахе. Тот разговаривал с русскими матросами. Старик подошел к ним и, приподняв шапку, приветствовал пастора.

Веселый матрос повернулся к Висанену и сказал:

— Не горюй, дед. Ленин любит вас, понимаешь, Ленин! Он поможет финскому народу...

Старик усмехнулся и закивал головой.

— Что он говорит? — спросил Висанен у пастора.

— Он сказал... что Россия еще покажет Финляндии...

Висанену стало неловко, да и добродушная улыбка матроса как-то не вязалась с такими недружелюбными словами.

— Вот как... Но он что-то говорил про Ленина?

— Говорил. Очень нехорошее...

— Хм... — удивленно протянул Висанен. — А в газетах пишут совсем другое.

На протяжении всей осени русские военные части понемногу оттягивались обратно в Россию. А теперь, после Брестского мирного договора, демобилизация стала проходить еще энергичнее. Уставшие от войны солдаты с радостью возвращались домой.

Командование 42-го корпуса, находившегося в Выборге, настаивало на ускоренной демобилизации войск, но командиры отдельных воинских подразделений считали, что надо добровольно остаться в Финляндии и силой оружия воспрепятствовать осуществлению темных замыслов Маннергейма. Настойчивее других этого требовал полковник Свечников, член солдатского комитета и командир 106-й дивизии.

Свечников оказался теперь в довольно затруднительном положении. Военное бюро ЦК Российских партийных организаций назначило его командующим всеми русскими войсками в Западной Финляндии и поручило организацию обороны Тампере. Командование корпуса требовало отвести войска к Рийхимяки и далее к Выборгу. Которому же приказу подчиниться? Что делать?

Главный штаб Красной гвардии тоже просил его быть военным советником на участке фронта у Тампере.

И вот перед Свечниковым два противоположных приказа. Из Выборга торопят с отводом войск. Совсем недавно оттуда звонили:

— Почему не выполняете приказ?

— Мы решили обороняться. У нас разработан план действий, и солдатский комитет поддерживает его.

— Ваш план можете сунуть в печку. И не мудрите. Белые свернут вам шею, если вы окажете сопротивление. Немедленно отходите на Выборг.

— Но из Хельсинки нами только что получен совершенно иной приказ.

На этом разговор оборвался: в Выборге повесили трубку. При этом разговоре случайно присутствовал подполковник артиллерии Булацель.

— Ну, что ты об этом думаешь? —спросил у него Свечников, после того как был составлен рапорт о только что состоявшемся телефонном разговоре.

Булацель пожал плечами.

— А им-то что нервничать? Питер под боком. Чего им не сидится? — заговорил он неторопливо, полувопросительно.

Булацель давно ненавидел запятнанную кровью власть царского дома Романовых. Старший сын его Сергей был арестован и отбывал ссылку далеко на Сучанском руднике. Из-за Сергея у отца были неприятности по службе, и его несколько раз переводили с места на место. В прошлый раз он получил неожиданный перевод из Бессарабии на север, в Финляндию.

Сейчас Булацель обучал финских красногвардейцев заряжать пушки и рассчитывать дальность стрельбы. Подполковник сначала показывал сам и заставлял красногвардейцев проделывать то же самое.

Когда красногвардейцы понемногу освоились и научились обращаться с орудиями, Булацель довольно закивал головой, подозвал к орудию молодого финна и скомандовал по-фински:

— Ампу![11]

Красногвардеец дернул за шнур. Снаряд с завыванием умчался в сторону Нясиярви, подняв где-то там вдалеке снежный столб.

— Ничего. Дело пойдет, — похвалил подполковник и перешел к следующему орудию.

Настроение у Булацеля было в последнее время приподнятое. Сергей недавно написал ему, что уже совсем поправился и скоро приедет. Подполковник ждал сына с