Голые среди волков - Бруно Апиц

позволила евреям удрать, и ждали новых событий. Все подозрительно прислушивались к тишине, каждый миг ожидая, что заорет громкоговоритель. Но зловещий аппарат над дверью молчал. Ожидание слабело. Многие поплелись в спальное помещение и заползли на нары.

Блоковый писарь-немец и два поляка-дневальных из Малого лагеря еще не спали.

Уже вторую ночь сидел Прёлль в тайнике, в согнутом положении. Это было мучительно. Шея окаменела, то дело подгибались колени. Он не мог ни повернуться, ни сесть, ни опуститься на корточки, – только головой упереться в стенку люка. День сейчас или ночь? Прошли сутки, или двое, или четверо? Прёлль стонал, он устал и ослабел. Закрывал глаза, но уснуть не мог. Пока он стоял неподвижно, боль в шее притуплялась, но при малейшем движении его будто пронизывало огнем. Прёлль стискивал зубы.

Внезапно он вздрогнул. Крышка над его головой шевельнулась. Молнией пронеслось в мозгу: «Попался!» Но тут же он услышал знакомый голос:

– Фриц! Старина! Ты жив?

Дружеские руки подхватили его и вытащили наверх.

Прёлль трясся мелкой дрожью. Сырость и ночной холод пробирали его насквозь.

– Скорей в барак!

Поляки подхватили его, и Прёлль повис между ними, волоча онемевшие ноги. В клетушке писаря он понемногу пришел в себя.

Писарь дал ему кружку подогретого супа. Дрожащими руками Прёлль поднес ее ко рту, и теплота, разлившись по телу, оживила застоявшуюся кровь. Только теперь он вспомнил о хлебе. Вытащив из кармана уже зачерствевший ломоть, Прёлль жадно впился в него зубами. Но тут влетел стороживший у входа поляк.

– Идут! – крикнул он.

Прёлль выбежал из барака. Его помощники бросились за ним. Они во весь дух помчались к канализационному люку. В тот миг, когда Прёлль уже готов был нырнуть в него, за одним из бараков показались два эсэсовца – две едва различимые тени. Перед ними трусила, обнюхивая следы, большая собака. Время от времени они освещали дорогу затемненным ручным фонарем. Четверо заключенных, затаив дыхание, стояли, словно окаменелые. Эсэсовцы шли метрах в пятнадцати от них, скрипя сапогами по гравию. Расширенными от страха глазами Прёлль смотрел на приближающихся эсэсовцев. Вот они пересекли участок между бараками, где находился люк. Если заключенные видели эсэсовцев, значит, и те должны были видеть их…

Теперь между ними оставалось лишь несколько метров. Они замерли и прислушались – не кричат ли эсэсовцы, не стреляют? А собака – вдруг она поднимет морду и учует заключенных? От ужаса цепенело сердце… Эсэсовцы пошли дальше вдоль барака… Они удалялись! Четыре головы повернулись им вслед, глаза сверлили мрак… Смерть прошла мимо, черный небосвод выдержал, не рухнул. Прёлль бесшумно нырнул в люк. Над ним тихо закрылась крышка. «Смертник» в изнеможении прислонился головой к стенке. Только теперь он почувствовал, чего стоили ему эти минуты.

На другое утро Бохов одним из первых пришел к Кремеру. Комната старосты уже превратилась в сборный пункт… Операция по спасению сорока шести обреченных, вчерашнее бегство заключенных-евреев были открытым вызовом, и все – Кремер, Бохов, старосты блоков, равно как и заключенные в бараках, – ждали репрессий. До сих пор начальство лагеря, как правило, при малейшем нарушении дисциплины показывало всю свою силу.

В проходах между бараками царило оживление. Заключенные стояли кучками и гадали, какие произойдут события. Тщетно ждал Кремер приказа Райнебота выстроить лагерь для обычной поверки. Когда время ее приблизилось, Райнебот лишь объявил через громкоговоритель, что заключенные, работающие при кухнях рядового и офицерского состава, должны явиться на свои места. Кроме этих команд из лагеря не вышел ни один заключенный. Несостоявшаяся поверка была так же необычна, как и несостоявшиеся репрессии. Кремер беспокойно посматривал на часы у ворот. Прошло уже два часа сверх срока.

– Выходит, поверки сегодня не будет, – сказал он, – видно, их вообще больше не будет…

– Я слыхал, – мрачно сообщил какой-то блоковый староста, – будто начальник лагеря связался с ближним аэродромом и затребовал бомбардировщиков.

Кремер круто повернулся к нему.

– Слыхал, слыхал! – гаркнул он на старосту. – Чепуху ты несешь! Не хватало еще, чтобы мы распространяли «параши»!

– Не забивайте себе головы непроверенными слухами, – предостерег Бохов. – Посмотрим лучше, как начальство отреагирует на бегство евреев.

– Это затишье мне не нравится, – проворчал Кремер.

Щелкнул громкоговоритель. Все устремили глаза на зловещую коробку. Зажужжал ток, послышалось покашливанье в микрофон, и наконец раздался голос Райнебота!

– Лагерный староста, внимание! Всему лагерю построиться на аппельплаце!

Райнебот повторил приказ, затем аппарат онемел. В бараке стало непривычно тихо. Все молчали, и каждый старался прочесть по лицам других их мысли. В зоне началось стремительное передвижение. Все, кто был на дворе, разбежались по своим баракам. В бараках поднялся шум.

– Нас хотят эвакуировать! Не пойдем!

За несколько минут лагерь словно вымер, вне бараков не осталось ни одного заключенного.

– Не пойдем, не пойдем!

Старосты возвращались от Кремера.

– Мы не пойдем! – кричали им заключенные.

– Надо идти! – отвечали старосты.

Прошел еще час. Все это время Клуттиг и Райнебот находились у Швааля.

Райнебот со сдерживаемой иронией доложил:

– Господин начальник, лагерь не вышел для построения.

Швааль недоуменно заморгал.

– Как так не вышел?

Райнебот лишь слегка пожал плечами.

– Мерзавцы давно почуяли, что вы их и пальцем не тронете! – вскричал Клуттиг.

Не желая вступать в спор, Швааль ограничился самоуверенным «ба-ба-ба!». В ту же минуту ему сообщили по телефону, что для товарных поездов путь открыт, и он надменно посмотрел на Клуттига.

– Ну вот! Поезда могут отбыть. Евреев отправят самое позднее через два часа. – И тут же заорал на Райнебота: – Повторите им приказ. Пусть немедленно построятся! Если через полчаса никто не выйдет, я пошлю в лагерь роту эсэсовцев и прикажу плетками гнать негодяев к воротам!.. Подождите! – остановил он Райнебота. – Передайте приказ самым строгим тоном, но без угроз. Постарайтесь, чтобы у заключенных не создалось впечатления, будто мы не знаем, как с ними справиться.

Чуть заметная улыбка мелькнула в углах рта Райнебота.

Повторение приказа лишь усилило сумятицу среди заключенных. В Малом лагере поднялась дикая толчея. Растерявшиеся старосты и дневальные кричали:

– Стройся, стройся!

Как убойный скот, сгрудились заключенные перед бараками, подталкивая друг друга. Слышались крики и причитания на всех языках, но никто не желал строиться. Старосты блоков, сколько ни метались они среди бурлящей человеческой массы, сколько ни дергали людей, ни толкали, ни орали на них, были не в силах построить маршевую колонну. Все топтались на месте. В общем лагере происходило то же самое. Правда, заключенные повсюду вышли из бараков, но порядка нельзя было добиться. Прошел еще час. Кремер побежал в Малый лагерь. Здесь застало его новое распоряжение коменданта:

– Лагерный староста, ведите