Круг в огне: Рассказы - Фланнери О'Коннор

– Он кино смотрел в центре, – сказал Шепард. – С ним был мой сын. Он в тот раз был ни при чем, и сейчас он тоже ни при чем. Я ручаюсь.

– На вашем-то месте, – сказал тот, что был ближе к нему, – я бы за таких юных сволочей не ручался.

– Я сказал, я ручаюсь, – холодно повторил Шепард. – Вы ошиблись уже раз. Не повторяйте ошибку.

Полицейские обменялись взглядами.

– Ну, не нам расхлебывать, – сказал сидевший за рулем и повернул ключ зажигания.

Шепард вошел в дом и сел в гостиной, не зажигая света. Он не подозревал Джонсона и не хотел, чтобы у парня были сомнения на этот счет. Если Джонсон решит, что он опять его подозревает, все будет потеряно. Но он хотел убедиться, что алиби тут стопроцентное. Мелькнула мысль зайти к Нортону и спросить, был ли Джонсон в зале все время, пока шел фильм. Но нет, так хуже, Джонсон узнает и разъярится. Шепард решил поговорить с ним самим. Спросить напрямик. Он прикинул мысленно, какие слова ему скажет, а затем встал и пошел к его двери.

Она была открыта, как будто Джонсон его ждал, но подросток лежал в постели. Света из коридора как раз хватало, чтобы Шепард видел его темный силуэт под одеялом. Он вошел и встал у изножья кровати.

– Они уехали, – сказал он. – Я им объяснил, что ты ни при чем и что я за тебя ручаюсь.

С подушки донеслось невнятное «Ага».

Шепард колебался.

– Руфус, – сказал он, – ты ведь не выходил из кино ни для чего, правда?

– Вы вид только делаете, что у вас ко мне доверие! – тут же раздался возмущенный возглас. – А нету никакого! Как тогда мне не верили, так и сейчас!

Этот крик из темноты, отдельный от тела, шел, казалось, из самого нутра Джонсона, из такой его глубины, из какой голос не мог бы звучать, будь лицо видимо. В нем слышался упрек, слегка приправленный презрением.

– Есть у меня к тебе доверие, – сказал Шепард с нажимом. – Полное. Я тебе верю и полагаюсь на тебя без всяких «но».

– Все время за мной смотрите, глаз не спускаете, – проворчал голос. – Когда мне вопросики позадаете, пойдете к Нортону и его поспрашиваете.

– Я не собираюсь ни о чем спрашивать Нортона и не собирался, – мягко возразил Шепард. – И я не подозреваю тебя нисколько. Ты бы просто не успел, пока шел фильм, добраться сюда из центра, влезть в этот дом и вернуться к концу сеанса.

– Вот и вся ваша вера! – крикнул подросток. – Думаете, не успел бы, а если бы успел…

– Нет, нет! – сказал Шепард. – Я тебе верю, потому что верю в твои мозги и характер, убежден, что они не дадут тебе ни во что больше влипнуть. Ты уже хорошо себя знаешь и усвоил, что тебе ничего такого не надо. Я верю, ты кем угодно сумеешь стать – кем только пожелаешь.

Джонсон сел в кровати. Слабый свет упал на его лоб, но остальное лицо по-прежнему было невидимо.

– Если б захотел, я б туда влез, успел бы обернуться, – сказал он.

– Но я знаю, что ты этого не делал, – сказал Шепард. – Ни капли сомнения у меня нет.

Стало тихо. Джонсон лег обратно. Потом прозвучал голос, низкий и хриплый, словно выдавленный силой:

– Нету охоты воровать и ломать вещи, когда и так у тебя все, что хочешь, есть.

У Шепарда перехватило дыхание. Подросток ему благодарен! Ему – благодарен! Это слышалось в голосе. В нем была признательность. Шепард стоял в темноте и глупо улыбался, стараясь удержать момент на весу. Невольно он шагнул к подушке, протянул руку и прикоснулся ко лбу Джонсона. Лоб был холодный и сухой, как ржавое железо.

– Понимаю. Доброй ночи, сынок, – сказал он, быстро повернулся и вышел из комнаты. Закрыл за собой дверь и остался стоять, переполненный чувством.

На другой стороне коридора дверь в спальню Нортона была открыта. Мальчик лежал в постели на боку и смотрел в освещенный коридор.

Теперь с Джонсоном все должно было пойти гладко.

Нортон сел и поманил Шепарда к себе.

Он видел сына, но прошла секунда, и он чуть отвел глаза. Он не мог войти и заговорить с Нортоном, не обманывая доверия Джонсона. Он колебался – и стоял на месте, как будто ничего не видел. Завтра ехать за ботинком. Это будет высшая точка, апогей их взаимного дружелюбия. Он быстро повернулся и пошел к себе в комнату.

Мальчик посидел еще некоторое время, глядя в пустоту, где только что был его отец. Наконец его взгляд потерял цель, и он лег обратно.

На следующий день Джонсон был угрюм и молчалив, как будто стыдился, что разоблачил себя. Его глаза были словно упрятаны в тень. Он, похоже, ушел в себя и переживал некий кризис самоопределения. Шепарду не терпелось отправиться с ним в ортопедический салон. Нортона он оставил дома, потому что хотел посвятить Джонсону внимание всецело. Ему важно было видеть его реакцию во всех мелочах. Внешне подросток не выглядел ни довольным, ни даже заинтересованным перспективой обновки, но, когда она сделается реальностью, он, конечно же, не останется равнодушным.

Ортопедический салон размещался в небольшом бетонном складском строении; внутри все было уставлено и увешано приспособлениями для увечных. Большую часть пола занимали передвижные кресла и ходунки. На стенах висели всевозможные костыли и корсеты, на полках громоздились искусственные ноги, руки и кисти рук, лежали клешни и крюки, фиксирующие ремни, людская сбруя и прочее, уже не поддающееся определению, для всех мыслимых уродств. Посреди помещения было небольшое свободное место, где стояли несколько желтых обитых дерматином стульев и табуретка для примерки обуви. Джонсон развалился на одном из стульев, ногу закинул на табуретку и сидел, сумрачно глядя на свой ботинок. Примерно там, где был большой палец, опять разошлось, и он залатал это место куском брезента; другая заплата в прошлом была, похоже, язычком этого ботинка. Шнурок заменяла бечевка.

На щеках Шепарда стоял румянец волнения; сердце билось неестественно быстро.

Из подсобного помещения вышел сотрудник с новым ботинком под мышкой.

– Ну, теперь будет тютелька в тютельку! – заявил он. Усевшись верхом на табуретку для примерки, он с улыбкой поднял ботинок, как будто сотворил его по волшебству.

Это был гладкий черный бесформенный предмет, жутко отполированный. Он блестел тяжелым оружейным блеском.

Джонсон смотрел на него мрачным взглядом.

– В этой обуви, – сказал сотрудник, – ты не будешь знать, что идешь. Будешь думать, верхом едешь!

Он наклонил ярко-розовую лысую голову и начал осторожно расшнуровывать бечевку. Снял