Лемурия - Карл Ганс Штробль

в идеальном состоянии равновесия. Значит, стоит кому-нибудь здесь шелохнуться – и это равновесие будет тут же нарушено; ощущения последуют не из приятных – сродни сильной качке на море, – так что в наших же интересах это самое равновесие не нарушать. А что нам в этом поможет? Надо думать, приятная, спокойная обстановка…

Ричард Львиное Сердце умолк под взглядом нашего друга, и я понял, что он и впрямь изо всех сил пытается удержать гондолу в относительно ровном положении. Усаженные в плетеную корзину, мы мягко плыли по морю тишины, меж небом и твердью, и рукотворные солнца людского мира под нами светили все утомленнее и тусклее, отчего все более тяжким и изнуряющим становилось ощущение одиночества. Такая же мрачная атмосфера присуща запертой комнате, наполненной жужжанием умирающих мух – по стечению обстоятельств они, сами того не ведая, залетели в собственный склеп, и теперь им только и остается, что биться до потери мушиного пульса о пыльное оконное стекло. И я вдруг понял, что привело нас в поднебесные просторы и почему герр Куперус так страстно настаивал на ночном сеансе воздухоплавания – даже потратил немалые средства, чтобы подмаслить обыкновенно строгих чиновников надзора за английским воздушным транспортом. По всей строгости закона, наш полет являлся несанкционированным, и если что-нибудь случится с нами – тяжесть ответственности ляжет сугубо на наши плечи, живые или мертвые. Помню, как чиновники указывали на это Куперусу – и он с улыбкой возразил им:

– Господа, я имел честь прокатиться на одном из первых воздушных шаров – как раз на том, что пролетел всего-то ярдов сто и грохнулся оземь. Как видите, я жив-здоров, разве что почти всех зубов лишился…

Так или иначе, здесь, в поднебесных просторах, я воспринимал облака в вышине как мягкую перину – и авантюра пока что доставляла мне одно только удовольствие. Все яснее и яснее вычерчивался мглистый контур Млечного Пути. И вдруг Ричард Львиное Сердце как взвоет:

– Осторожнее! Осторожнее! Вы тоже это чувствуете, тоже?..

Раскинув руки, он вцепился в плетеные края гондолы скрюченными пальцами. Лицо нашего друга перекосил ужас, дыхание сперло у него в груди. Налитые кровью очи бедный Ричард выкатил прямо на Куперуса – можно было подумать, что последний в этот самый момент хлестко охаживает его кнутом.

Элиагабал в ответ лишь кротко колыхнул своей патриаршей бородой:

– Успокойтесь, друг мой. Сейчас все нормализуется.

– Внушение! Дьявольское внушение! – побелевшими губами прошептал Ричард – и весь обмяк, как проколотая велосипедная шина. – Это ведь только я ощущаю, да? А вот вам двоим гондола кажется крепкой и неподвижной, так? Немедленно прекратите эти фокусы с моим сознанием, Куперус! У нас тут не ярмарка!

– «Фокусы», мой друг? Какие еще фокусы? Я на вас никак не воздействовал сейчас – напротив, оставил в совершеннейшем покое, наедине с собой… и посмотрите-ка, что из этого вышло! Вот вам и наглядная демонстрация отдачи воли.

– Не морочьте мне голову! Что еще за «отдача»?

– Давайте объясню. Века напролет наше великое западное общество совершало очень досадную ошибку, рассматривая волю в качестве благотворного начала. Безвольность – это для нас порок; но и человек, направляемый маниакальной волей, обычно признается в суде преступником. «Воля» равно «сила» – и поэты всех эпох слепо преклонялись перед этим идолищем. При этом они упускали из виду тот факт, что у любой силы, как у действия, есть и обратная реакция, противодействие. Этим бы лирикам да физике поучиться или хотя бы попробовать выпалить разок из пушки – отдача у этого славного орудия более чем наглядна. Из-за слепой гордости за действие воли в дальней перспективе все закрывают глаза на то, сколь разрушителен ее эффект в перспективе ближней – и всем невдомек, что оба эффекта проистекают из единого начала. Нежелательный коллатеральный ущерб поэты списывают на некое «проявление фатума» – иначе говоря, ударяются в мистику, – а метафизики, эти кроты-слепцы в кавернах реальности, пробивают окольные пути, но все равно не достают до истинного знания. Именно отдача вашей воли, ориентированной на равновесие и покой, привела гондолу в состояние дисбаланса… исключительно в ваших глазах. Если бы мы все направили наши волеизъявления в это русло – катастрофы было бы не избежать! Всеобщая история цивилизации – она ведь, по сути, вся про волю и принятие, либо же неприятие, этой воли у масс. А для масс закон приблизительно тот же, что и для отдельно взятого индивида – разве что масштабы различаются да и угрозы весомее…

– У вас язык без костей, Куперус. Вот погодите, сядет с концами солнце – и посмотрю я, как вы заговорите…

Шум ярмарки под нами стих, ее огни гасли один за другим. Вскоре остались светить только меланхоличные звездочки в бледной ночи. Тень от головы Элиагабала, отделенная от тела высоким бортиком гондолы, с мрачным достоинством пала на зеленое сукно нашего воздушного шара – как-то так, надо думать, отсеченная глава Иоанна Предтечи легла на серебряное блюдо.

– А не угодно ли вам, Ричард, послушать еще примеры, способствующие пониманию моей мысли? Известен ли вам принцип так называемой «бесконечной мелодии»? Он был выдвинут Вагнером в противовес традиционной оперной мелодике – в ней усматривал наш композитор чрезмерную периодичность, зависимость от форм танцевальной музыки. По сути, под «бесконечной мелодией» у Вагнера подразумевается непрерывность, вписанная в саму структуру мелодии, – партитура устроена так, что каждая новая вариация органично вливается в предыдущую, и играть это можно столько, сколько душе угодно. Моцарт такие мелодии сочинял в хорошем настроении – и называл принцип «совершенным». Когда мы слушаем устроенные так, как я описал, музыкальные произведения, единственным рычагом отвлечения нашего внимания от их естественного цикличного течения служит воля. Можно легко определить, нормален ли человек, по тому, как быстро он устанет от повторений – ибо зацикленный безумец вполне способен прослушать одно и то же сотню раз и ни капли не устать. У его воли очень низкая отдача, он не способен адекватно воспринять тот факт, что композитор поставил точку в наилучшем месте, – ему хочется проиграть заново более всего понравившиеся места, но он, опять-таки, не способен воспринять их в отрыве от остальной музыки…

Пока суть да дело, рука Элиагабала – страшная иссохшая клешня с крепко зажатым в ней перочинным ножом, увитая разбухшими темными венами, – шаловливо скользила взад-вперед по краю гондолы.

– …Но не стоит прельщаться силой воли, повторюсь. Пока воля у нас в принципе есть – неважно, сильная ли, слабая, – мы по жизни идем рука об руку с безумием. Какой бы закон ни контролировал отношения между волей и