Лемурия - Карл Ганс Штробль

в воздух, горящий дерн огненным градом обрушился на стены. Готоморро с криком отшатнулся в сторону – и тут же исчез, подхваченный неведомой силой, провалился в какое-то черное нисходящее жерло, быстро расплылся и растворился в желтой мгле, оставив связанного зверочеловека в одиночестве – мягко покачиваться над корытом…

* * *

Наступление баварского охотничьего полка прошло весьма успешно. Улучив самый подходящий момент, они атаковали вражеские позиции – и отбили все территории, занятые французскими неграми. Тех, кто уцелел после штурма, брать в плен не стали; нашпиговав черное мясо свинцом, его свалили в подобие мясного кургана и подожгли, облив нефтью. Потом на обугленную груду ловко взобрался молодцеватый усатый офицер. Он воткнул в пепелище шест с насаженной на него головой Готоморро с подцепленным на рыболовный крючок и вытянутым наружу языком – чтобы всякий подосланный лягушатниками черный идиот заметил ее издалека и дважды подумал, ждет ли его здесь хоть что-то хорошее. Во дворе полуразрушенного дома баварцы обнаружили голого белого человека, чье тело было варварски подвешено на деревянных козлах над прогоревшим кострищем. Этот несчастный малый если и пропекся, то только самую малость – но из омута беспамятства вынырнул лишь две недели спустя, пережив несколько разрушительных приступов тяжелой лихорадки. Однажды, запинаясь и трясясь от ужаса, он рассказал, как негры превратили его в животное. Бедолаге казалось, будто эта история – естественно, плод бреда истощенного и заступившего на грань смерти человека – реальна; но полковой врач, как мог, растолковал ему самую суть понятия «нервное потрясение». Тогда Циммергезель немного успокоился.

Годы, что ему осталось прожить, он провел, никогда больше не возвращаясь мыслями к этому странному случаю.

Отдача воли

Что вызывало уважение в нашем друге Элиагабале Куперусе – так это его густейшая, длинная седая борода. Она волной спадала с его лица, аки гнев исходил от лица Господня. Также донельзя примечательными казались те два треугольных, заостренных клыка оттенка слоновой кости, что проступали из-под краев его губ. Стоило ему улыбнуться пошире – и клыки ползли через всю его седую патриаршую бороду, точно драконы сквозь бамбуковые заросли. А когда Элиагабал Куперус смеялся, становилось заметно, что у него во всем рту вообще ни одного зуба – только пара бивней торчит из выпирающей, болезненно-красной верхней челюсти. Почтенное и звериное начала каким-то образом равновелико находили отражение в его перламутровых зеленовато-серых глазах – напоминая о разделении на едва заметные фракции стоячей воды, незагрязненной отходами с богопротивных фабрик, что возведены в честь какой-то очередной якобы необходимой промышленной отрасли. Небо над умиротворенными пастбищами, по которому периодически проскальзывают вспышки и тени загадочной природы, надо думать, воспринимается в схожем ключе.

Перспектива остаться наедине с Элиагабалом Куперусом сулила и радость, и ужас. Так получилось, что мы как-то раз остались с ним наедине – ну, по меньшей мере на высоте в тысячу метров над всеми прочими уединенными юдолями. У нас под боком вдруг бахнул фейерверк, и Куперус протянул руку к мелкому дождю искусственных молний, огненными змеями обвившихся вокруг его иссохшего локтя. Но потом все снова погрузилось во тьму; только слабое пузырящееся свечение поднималось из глубины, над которой, казалось, легко плыла гондола.

Над нами вздымалось огромное тело воздушного шара, похожее на брюхо гигантского кита. Мы стояли в ночи, неподвижно паря в пространстве, в состоянии полного равновесия меж сил притяжений космоса и Земли.

– Вот оно – наиболее подходящее место для разговора о вещах, какие мы не способны понять там, внизу, – изрек Куперус, подрезая ножом свои иссиня-черные ногти – только у самых корней еще виднелись белые полумесяцы. Ногти, что уж говорить, больше походили на звериные когти – эти странные кератиновые капсулы, защищающие чувствительную нежную пульпу.

– Хотите сказать, что высота в несколько сотен метров способна сильно изменить умонастроение человека? – спросил Ричард по прозвищу Львиное Сердце. Наш отважный друг задал этот вопрос защитным тоном – и я понял, что в сравнении с ним горю бо́льшим желанием проникнуться странностями воздухоплавания. Мне даже стало стыдно за него. Куперус посмотрел на Ричарда – и улыбнулся так, что показались кончики его зубов, похожие на опасно заточенные жала изогнутых ножей.

– Молодой человек, вижу, вас не зря прозвали Львиным Сердцем! Там, внизу, наедине с пастью и когтями, с медью или взрывчаткой, вы сохраняете самообладание. Вы – достойный наследник великого века просвещения, и тот, кто несколько раз очищал свою душу в огне материализма. Мне частенько казалось, что иногда вы практикуете нечто вроде оздоровительных голоданий – и с легким презрением относитесь к статьям из энциклопедии Дидро. Но теперь, когда мы зависли между небом и землей, вы не должны забывать, что есть еще кое-что…

– …во что я совершенно не верю, – резко закончил за Куперуса Ричард, будто надеясь пресечь на корню то, на что не осмеливался взглянуть поближе.

– Вера – это костыль. Для ее грамотного использования у нас должна быть твердая почва под ногами. Вера целиком проистекает из людей и обитает лишь за стенами домов из кирпича и дерева, благополучно оставленных нами внизу. Законы Духа меняются тем быстрее, чем дальше мы от того места, где их кодифицируют для уверования, и от всех тех связей, чье осмысление – удел психофизиологов.

– Какую мысль вы пытаетесь донести, Куперус?

– Весьма простую – здесь, на высоте, мы более чувствительны. Льды, что сковывают наш ум внизу, истончаются. Возможно, воспаряя все выше, мы станем свидетелями самых необычных явлений… ангелы с гейслеровыми трубками в руках слетятся к нам из вакуума!

– Вы сейчас объединили физические эксперименты с духовными?

Куперус свесил лапищу с зажатым в ней перочинным ножом через борт гондолы – на лезвии заиграли идущие снизу отблески городских огней. Большие желтые клыки выползли из разинутой пасти в приступе беззвучного смеха.

– Пытаясь сохранить принцип дуальности, вы все равно прокладываете себе прямую дорожку к монизму – и убеждаетесь в согласии между законами физики и души; но к слову о трубках гейслеровых я прибег не затем, чтобы вас смутить, поверьте. Это просто красивая звонкая метафора!

Итальянский фестиваль в деревянном городе внизу, над которым висел в ночи наш воздушный шар, одновременно зажег два новых солнца, начавших свое вращение недалеко от нас. Яркие световые пятна вращались невдалеке от нас вокруг довольно изменчивой оси, рождая странный блеск в почтенно-диковатых глазах нашего друга Элиагабала Куперуса. Лезвие перочинного ножа сверкнуло красным, как язычок раскаленного железа.

– Хочу продемонстрировать вам кое-что… один простой, в сущности, экспериментик. Наша гондола хорошенько отбалансирована, так? Пребывает почти