Лемурия - Карл Ганс Штробль

в неистовом объятии. И барон узнал обоих: это были его жена Софи и заклинатель теней! Литтровский взбежал по лестнице и рванул на себя закрытую дверь. Та распахнулась, и он увидел всю комнату для представлений целиком. Софи была совсем одна. Она стояла в халате, в котором обычно лежала в постели, в центре залы – неподвижная, с закрытыми глазами. На столе Кюннеля горели все свечи. Барон подбежал к женщине и схватил ее за плечо.

– Так ты предала меня, предала! – закричал он.

Софи, ничего не отвечая, приоткрыла глаза – и тяжело привалилась к груди пожилого мужа. Испуганный, он обнял ее и, придерживая, медленно отвел назад в спальню. Сиделка дремала в кресле и проснулась только тогда, когда барон уже уложил супругу в постель. Он еще раз взглянул в лицо Софи – больное и увядшее, но все же прекрасное хотя бы из-за улыбки, теплой и счастливой, расцветшей на посеревших губах, – и вышел. Направившись в оружейную, где по стенам был развешан целый арсенал, он схватил ружье для верховой езды и тщательно зарядил его. Не отдавая себе отчета в том, что именно собирается сделать, барон вышел в сад. Ноги сами привели его к памятнику Кюннелю; на сей раз деревянная фигура стояла именно там, где ей и надлежало быть. Повернутый так, что резной профиль отчетливо проступал в полумраке, истукан будто бы улыбался. Тут и на губах барона заиграла недобрая, вымученная ухмылка. Он уверенной рукой вскинул ружье и прицелился фигуре в грудь.

– Вы не сойдете с этого места, друг мой, – прошептал он, – никогда больше…

Прогрохотал выстрел, и барон подошел к памятнику, точно к охотничьей мишени, чтобы осмотреть его. Он попал точно туда, куда метил. Будь у деревянной фигуры сердце, оно бы разбилось – от крупной пули, а не от каких-либо сильных чувств.

Когда барон вернулся в спальню, сиделка стояла, склонившись над кроватью Софи. Она повернулась лицом к вошедшему и тихо вымолвила:

– Госпожа мертва!

* * *

Барон продал свои владения в городе, уволился со своего поста и удалился в старое поместье. Но ему больше не нравилось заниматься сельским хозяйством, и он даже слышать ничего не желал о шахматах. Его разум пребывал в смятении, и вскоре его жизненные силы начали угасать… В саду барона, после кончины хозяина выкупленном местным сословным собранием, попытались основать пасеку – но пчелы не проявляли никакого желания размножаться там.

У бушменов

– Германия… ах, Германия, – протянул французский капрал и презрительно сплюнул. – Немцы – это, значит, люди иного сорта. Не такие, как мы с вами. Ну да, да, конечно! Это такой подвид макак, скачущих по деревьям, – немцы. По деревьям да по болотам – ведь половина этой их хваленой Германии как раз из болот и состоит. Они в тамошних трясинах увязают, немцы эти – и наружу только головы торчат… ни дать ни взять – гиппопотамы. Питаются своими же отходами – ей-богу, во всем мире не сыщешь второго такого племени грязнуль! Так что, помогая нам изжить этих вредителей, вы и ваши сыновья имеете веский повод гордиться собой. Вот вторгнемся в Германию – и будет потеха. Там полно белокожих бабенок, чьи длинные светлые патлы легко и просто намотать на кулак… церемониться с ними незачем!

Черное лицо Готоморро лоснилось от жира, он ухмылялся и в восторге мотал головой. Парик, красовавшийся на нем, растрепался – белые кудри частично налипли на потный лоб, частично встопорщились на затылке. От снедавшего его возбуждения он переминался с ноги на ногу. Раковины, зубы животных и магические камешки-амулеты, подвешенные к его поясу за длинные шнурки, тихонько перестукивались меж собой. Готоморро страсть как хотел, чтобы как можно больше молодых людей из отважного племени буши-буши выходили на тропу войны – и резали глотки немецким свиньям. Глаза его выпучивались, а улыбка превращалась в гримасу, когда он фантазировал о разделанных до самых нервных окончаний телах врагов, освежеванных заживо и нанизанных на пики. Французы, конечно, такие расправы недавно запретили – но кто мешает обстряпывать дела тайком от них? Готоморро слыл величайшим из ведунов в джунглях северного Сенегала и в деревнях бушменов. Его кожа вся потрескалась, подобно стволу старого дерева. Ноги и руки колдуна усохли и скрючились от старости – настолько седой и непомерной старости, что многие его всерьез почитали как бессмертного. Готоморро мог повелеть дождю лить или перестать. Он насылал на скот враждующего племени бедствия – сонмы мух цеце и полчища кусающих за вымя змей; ровно те же напасти он мог обратить и против людей. Заставить человека не спать до тех пор, пока не наступит смерть от истощения, ему ничего не стоило – в племени это называлось «украсть весь отдых»; ничего не стоило ему и погрузить противника в сон, постепенно переходивший в смертное окоченение – такое проклятие в племени величали «отдохновением за всех трудящихся». В общем, это был злобный, дикий, мстительный и во многом близкий животному тип. Даже белые боялись его – с тех пор как бывший губернатор попытался наказать Готоморро за то, что колдун перерезал горло прокаженной десятилетней девочке, – и отчего-то слег с проказой сам.

Готоморро разослал по деревням наточенные колья – своеобразный племенной аналог военных повесток, – и около пятисот молодых людей, получивших их, стали новобранцами славной Французской Республики. Готоморро уверял, что юноши ждут не дождутся оказии выступить против поганых немцев. За каждого завербованного воина ему уплатили щедрые комиссионные в один франк. Воинам-бушменам предстояло избавиться от своих высоких причесок, старательно зафиксированных при помощи коровьего навоза и смолы, и покрыть бритые черепа французскими кепи, а на мослы напялить мундиры. Пройдя ускоренный курс строевой подготовки и обращения с огнестрельным оружием, эти молодцы сгонялись в трюм судна, ожидающего их в гавани. Все бы хорошо, да только новобранцы заявили, что в бой без Готоморро не пойдут – только с ним, при его чудодейственном покровительстве, их ждет гарантированная победа. А еще только у Готоморро водились пилюли «бактату» – требовалось проглотить всего одну перед битвой, чтобы отвадить смерть и набраться силы и храбрости льва, и еще одну, в плену, для того, чтобы быстро и безболезненно переправить себя из этого жестокого мира в Края Неистощимых Хлебов. В общем, пришлось взять Готоморро, обрядить в форму и отправить в Европу вслед за бушменами-добровольцами.

* * *

Последние часы побоища у старшего сержанта Корнелиуса Циммергезеля, студента юридического факультета и члена тысячелетнего студенческого братства «Илария», никак не отложились в